Отрешенные люди
Шрифт:
– Ладно, ты, как погляжу, парень ухватистый, - сказал на прощание Леврин, - авось, да и сладим дело. А знаешь, чего жена мужу сказала, когда он лошадь продал, ей ожерелье купил, а ее заместо кобылы и впряг дрова возить из лесу?
– Нет, не знаю, - заранее улыбаясь, ответил Иван.
– Та жена и говорит соседке: "Не то досадно, что воз велик наклал, а то досадно, что сам сверху сидит". Гляди, как бы и тебе потом, как той бабе, не запричитать. Не передумаешь?
– Нет!
– упрямо тряхнул головой Иван.
Вечером, когда за ужином собрались все Зубаревы и иванов
– Как дальше жить станем, Вань?
– А как ране жили, то и дальше та кже пойдем, - беспечно ответил Иван, но весь напрягся, предчувствуя начало серьезного разговора. Он покосился на Андрея Андреевича, у которого выразительно двигался вверх-вниз кадык, когда он подносил очередную ложку супа ко рту. Несколько раз осторожно стрельнули глазами на Ивана и Катерина с Антониной, но тоже молча продолжали есть, не вступая в разговор.
– Ты бы, Ванюша, хоть бы сказал, что будешь с лавкой делать, с товарами отцовыми, - мать всхлипнула.
– Прости меня, Господи, грешницу великую, но отец в последнее время, перед смертью своей, когда ты в Москве-то был, очень переживал, как ты тут один останешься. Из-за того, почитай, и умереть спокойно не мог. Вчерась, слыхала я, ты с Корнильевыми поспорил. Они же тебе добра желают...
– Ага, пожалел волк кобылу, оставил хвост да гриву, - не вытерпел Иван, скрипнув зубами.
– Или ты их, сродственников своих, худо знаешь? Да они друг у дружки готовы последний кусок вырвать. А меня собрались и вовсе под опеку брать. Вы, поди, все и слышали, - обратился он к Карамышеву.
– Слышал, - согласился тот, проглатывая суп, - да только кое в чем я на их стороне. Они люди хоть и своекорыстные, но тебе, Ваня, верно указали: нельзя отцовское дело на ветер в распыл полный пускать. Остепенись, пока не поздно.
– Во, - вздохнул Иван, - всем я поперек дороги. Все за меня решили, как я жить должен, чем заниматься. А меня вы спросили?!
– с силой ударил он ложкой по столу так, что кошка, сидевшая на коленях у Катерины, соскочила и бросилась прочь из комнаты.
– Чего разбушевался, Иван?
– спросила его сестра, оправляя платье. Слушай старших да на ус мотай...
– А мне он вчера сказал, чтоб с вами, батюшка, ехала, - заплакала Антонина, - мол, дом продавать будет...
– Дом? Продавать?
– всплеснула руками Варвара Григорьевна и чуть привстала со своего места.
– Шутишь, Иван? А я на старости лет куды денусь? В богадельню идти прикажешь?
– Правду вчерась Васька Пименов сказал: одну девку соломенной вдовой оставил, а теперь и законную жену свою из дому гонишь, - покачал головой Карамышев, - прав Михаил Яковлевич, когда говорил, что под опеку тебя взять требуется. Точно говорю: все, что отец копил, по ветру пустишь, как есть, пустишь.
Иван, набычась, переводя взгляд с одного из говорящих на другого, молчал. Он и сам переживал, сердце сжималось, когда думал, как мать со всеми пожитками отправится к Катерине, в Тару, коль та еще согласится принять ее. Но иного выхода у него просто не было.
– Маму, поди, ко мне сбагришь?
– сестра, словно угадала его мысли. Сами живем, как на постоялом дворе, мужа собираются на линию, в крепость, на службу перевести.
–
– затянула она во весь голос, поворотясь к окну, словно покойный муж мог увидеть ее, - знал бы ты, что на старости лет мне родный сынок уготовил, не оставил бы меня одну. Васенька! Голубчик ты мой милый! Три десятка лет с тобой прожили, и кто знал, кто думал, где мне последние годки провести придется! Не лежать мне в земле рядом с тобой...
– Хватит!
– вскочил, не выдержав, Иван.
– Никто вас, мама, не гонит. Живите. Все одно дом за долги заберут. А мне, не ровен час, придется в долговой тюрьме сидеть. Тогда как?
– Да что ты такое говоришь?
– мать перестала плакать и внимательно посмотрела на сына.
– Почему тебя в тюрьму заберут? После отца вон сколь всего-то осталось...
– А про то вы, мама, не знали, что долгов после батюшки почти на тыщу рублей осталось? Мы давеча с Андреем Андреевичем прикинули, как есть, тыща выходит. А товары еще он брал на пару с Михаилом, за них отдавать надобно. Приказчику платить, подати разные. За дом наш больших денег нынче никто не даст, а взаймы брать тем более не у кого. Моя бы воля, так живите здесь, сколь требуется, да, видать, не судьба...
– А Михаил что сказал? Поможет?
– Ага, догонит и еще добавит. Михаил твой под опеку меня взять хотел, а как про долги узнал, то передумал.
– Чего же батюшка не говорил нам о том?
– спросила Катерина.
– И сказал бы, так что с того?
– начал говорить более спокойно Иван.
– То-то он последнее время все невеселый ходил, - опять всхлипнула мать.
– Когда же он успел таких долгов наделать?
– Наделаешь тут...
– отодвинул от себя пустую тарелку Карамышев.
– Со мной власти вон как поступили: был дом - и не стало. Спасибо вам, что приютили.
– А вы, Андрей Андреевич, про деревеньку скажите, которую отец на вас переписал. Расскажите, каков уговор был промеж вас, - направил на него указательный палец Иван.
– Чего деревенька?
– опустил Карамышев глаза в стол.
– Продал мне ее Василий Павлович, и все тут. У меня на то и купчая имеется. Моя деревенька.
– Где же тогда деньги, что вы ему уплатили?
– горячился Иван. Скажите, чем вы ему плату внесли: серебром или бумагами какими?
– Не твоего ума дело, чем я отцу твоему платил. А куды деньги те делись, то мне неизвестно. Может, ты их в Москве и спустил.
– Ладно, пусть мое слово за мной останется, - со злостью выдохнул Иван, - забирайте Тоньку с собой, а ужо потом поговорим, поговорим...
– А ты меня не стращай, видали мы таких!
– взвился неожиданно Карамышев, и его тощее тело изогнулось, словно гусиная шея.
– Собирайся, Тонюшка, завтра же и поедем. Пущай они тут остаются, - и он поднялся из-за стола.
– Спасибо за хлеб-соль, хоть тем пока не корите. Пошли, дочь.
– Чего вы ссоритесь? Ну, чего ссоритесь?
– поднялась вслед за ним мать.
– Чайку-то не попили, Андрей Андреевич, сейчас кликну, чтоб несли.