Отрешённые люди

Софронов Вячеслав

Елизавете Петровне стало неожиданно скучно слушать перепалку своих министров, которая начиналась всякий раз, как только они собирались вместе, а потому она, зевнув, махнула рукой и капризно заявила:

– Вы бы, петушки, выбрали другое место для перебранки, никак императрица перед вами…

– Покорнейше прощения прошу, – тут же извинился и тяжело поднялся со своего кресла граф Бестужев. Зато Шувалов не произнес ни слова, надув по привычке свои щеки, но тоже смолк, боясь вызвать взрыв гнева у императрицы, который при всей мягкости ее характера нет-нет да и проявлялся.

Сказывалась батюшкина кровь.

На какое-то время в кабинете воцарилась неловкая пауза, прерванная наконец голосом государыни:

– А про рудознатцев согласна я, надо искать серебро, а коль повезет, то и иное ценное чего. Распорядись, Петр Иванович, чтоб академики наши тожесь меж собой споры лишние не вели, а пускай снаряжают экспедиции по отыскиванию драгоценных металлов. Нечего жалование зазря получать.

Все присутствующие заметили, что настроение государыни как-то незаметно само собой вдруг испортилось, и решили, что конференция их вскоре будет закончена. Но императрица с видимым усилием взяла себя в руки и ровным голосом сообщила:

– Забыла я совсем об одном деле… Из Вены мне письмо пришло от сестры моей, Марии Терезии, то тебя, Алексей Петрович, касается, останься. А остальные господа министры мои могут быть свободны.

Все, шумно отодвигая кресла, поднялись, начали кланяться, выходя из кабинета. И лишь чуть сутулая спина графа Бестужева-Рюмина виднелась у большого опустевшего стола, словно нахохлившаяся птица сидела на ветке дерева.

– Знаю, о чем речь, матушка, – как только закрылась дверь за последним из министров, чуть глухим голосом начал канцлер, – о брате моем старшем, о Михаиле. Угадал?

– Чего с тобой поделаешь – угадал, – усмехнулась императрица уголками губ. – Ты ведь у нас провидец, на вершок вниз под каждого человека видишь.

– Ваше императорское величество к тем людям не относится, – поспешал оправдаться Бестужев, не предвидя от начала разговора ничего хорошего для себя.

– Давай, батюшка Алексей Петрович, шуры-муры друг перед дружкой разводить не станем. Ты постарше меня будешь, поумнее, а с меня, с глупой женщины, чего взять? Так, кажется, сестра твоего братца старшего обо мне писала в письмах?

– За что и наказана достойно. Уж пятый годик пошел, как в Сибири. Да теперь безъязыкая. И поделом ей…

– По глазам вижу – жалеешь свояченицу свою.

– Есть немножко, жалко глупую бабу, – чуть хмыкнул канцлер.

– То твое дело. Живи, как совесть подсказывает. А теперь ответь мне, что прикажешь со старшим братом твоим делать? Он мне всю игру портит заступничеством чрезмерным за сербов. Был у нас уже батюшка православный из Трансильвании, как его… – щелкнула пальцами императрица, пытаясь вспомнить трудную фамилию сербского батюшки.

– Николай Баломири, – услужливо подсказал Бестужев, лишний раз демонстрируя прекрасную память, о которой как его друзья, так и враги всегда отзывались уважительно.

– Верно, он самый. Мы тогда повелели всех сербов, что пожелают в Россию переселиться, принимать беспрепятственно. А что вышло?

– А что вышло? – как ни в чем не бывало спросил ее канцлер.

– Скандал вышел!

Будто и сам не знаешь?

– Откуда мне знать, – опустил голову Бестужев, чтоб государыня не увидела хитринки, блеснувшей в его глазах. Он через доверенных людей из Вены давно знал о возмущении, в которое пришла императрица Мария Терезия вследствие заступничества Бестужева-старшего за единоверцев.

– Отписала нам императрица, мол, надоел ей братец твой и просит отозвать его из Вены. Что скажешь, Алексей Петрович?

– Что тут говорить, – поскреб чисто выбритый подбородок Бестужев, – вам решать. Он мне как-никак братом доводится, к тому же старшим.

– Зато по твоему ведомству служит. Приструни его как должно.

– Пробовал уже, не слушается, – хихикнул Бестужев, – он с детства меж нами верховодил.

– Женился без нашего согласия при живой жене на какой-то лютеранке, – закипела от возмущения императрица, вспомнив еще об одном нарушении неукоснительных дипломатических правил Михаилом Бестужевым.

– И о том мной было писано брату, – в очередной раз кивнул головой канцлер.

– Если бы не знала примерной вашей службы, братьев обоих, еще батюшке моему, то непременно отправила бы давно ослушника в Сибирь вслед за женушкой долгоязыкой.

– Значит, отзывать Михаила из Вены? – предугадал Алексей Петрович решение императрицы.

– А ты хочешь, чтоб нам по его милости оправдываться перед всем Венским двором? Отзывай. Я указ тот хоть завтра подпишу.

– Слушаюсь, матушка. Велеть, чтоб в столицу возвернулся?

– На короткий срок, а там подумаем. В Дрездене нам ловкий человек нужен. Может, туда его и определим. А приватно отпиши брату, мол, нет нужды ему в столицу с лютеранкой той заявляться. Пусть за границей его и дожидается, а нам ее ни к чему у себя принимать.

– Больна она, Михаил писал. Чахотка.

– Вот пусть врачи немецкие и лечат ее. А наш климат ей на пользу не пойдет, – не пожелала проявить сострадания императрица.

Канцлер поднялся, понимая, что разговор закончен. Если честно, то в душе он едва ли не торжествовал – Михаил, который с детских лет верховодил, а затем и преуспевал, всегда шел впереди, когда они находились оба на дипломатической службе еще при живом отце, всегда чуть снисходительно относился к нему, Бестужеву-младшему. Зато теперь все становилось на свои места, и он может, почти может, праздновать долгожданную победу в незримом противоборстве двух братьев.

– С наступающим Рождеством! – вслед ему произнесла императрица.

– И вас, матушка, – канцлер чуть полуобернулся, но не задержался, вышел из кабинета и, медленно ступая и чуть покряхтывая, начал мучительный для больных ног спуск по мраморным лестницам дворца.

Глава 9

По случаю второго дня Рождества и освобождения Ивана из заточения в доме Зубаревых собрались многочисленные родственники – празднично разодетые, широко улыбающиеся хозяевам, подшучивающие друг над другом, подмигивающие главному виновнику. Иван стоял бочком в сторонке тоже радостный, с поблескивающими глазами.