Отрешённые люди
Шрифт:
– Куда, – заорал Зубарев, вскинув руки, – грызться начнут!
– Ай, на тебя не угодишь, – ругнулся сквозь зубы тот, но развернул своего коня, поставив головой к углу дома и, не привязывая, соскочил на землю, бегом кинулся к воротам, кинув на ходу Василию Павловичу, – погляди там, – хлопнул калиткой.
– Господа, тоже мне, – беззлобно заворчал Зубарев-старший, – без слуг никак обойтись не могут, – но подошел к Валету, потрепал и его по гнедой голове, взялся за узду, сдерживая танцующего на месте коня.
Не прошло и нескольких минут, как Василий Пименов показался
– Айда пока в дом, а они пущай за конями посмотрят, – и подмигнул шальным цыганским глазом, потом посторонился и пропустил вперед дочь, что, наклоня голову вниз, перешагнула через высокую подворотню и несмело вышла на улицу, негромко поздоровалась и вновь опустила глаза.
– Коль так, то пойдем. – Зубарев понял хитрость друга, решившего оставить молодых на улице, и не стал противиться, подвел отдышавшегося уже Валета к кольцу коновязи, что была вделана прямо в среднее бревно дома, привязал, окинул взглядом смущенного Ивана, поздоровался, проходя мимо Натальи, и нырнул в калитку.
Когда Иван и Наталья остались одни, то какое-то время каждый не решался начать разговор, делая вид, что с нетерпением ждут, когда выйдут их родители.
– Да скоро они там?! – первой прервала молчание девушка и, вытянув шейку, глянула в замерзшее окно.
– Ты тоже с нами поедешь? – невпопад спросил Иван хриплым от смущения голосом и закашлялся, потер щеку рукавицей, заметил на ней дырку, спрятал за спину и наконец нашел себе занятие, начав протирать от изморози ближнюю к нему оглоблину.
– С кем же еще? – удивилась девушка. – Папа сказал, что вы и пригласили нас. А ты что, не хочешь, чтоб я ехала?
– Нет… почему… поезжай, куда хочешь… можешь и с нами, и вообще… – нес околесицу Иван, все более понимая, что говорит совсем не то, надо бы о чем-то другом, чтоб разговорить Наталью, и вдруг спросил, сам не понимая зачем: – А у вас тепло дома? Не дует?
– Чего? – не сразу поняла Наталья. – Не дует, ты спросил? Ха-ха-ха, – залилась колокольчиком. – А почему у нас дома и вдруг дуть должно? Коль двери закрыты, то само собой не дует. У вас дует, что ли? Почему спросил? Смешной ты какой…
– Да я вот совсем недавно с острога выпущен, а там дуло, шибко дуло, – неожиданно для себя начал откровенничать Иван.
– Ты… в остроге сидел? – ужаснулась Наталья. – За что ж тебя туда запрятали?
– За правду, за что еще.
– Это ты зря. За правду у нас не закрывают в острог. Разбойничал, поди? Чего отнекиваешься? Я слыхивала от стариков про разбойников, про них и песни поют.
– Вовсе я не разбойник, – упрямо набычился Иван, – на Ирбитскую ярмарку поехал, чтоб приказных на чистую воду вывести, а меня там повязали и сюда привезли.
– Быть не может, – покачала головой Наталья, и ее большие глаза распахнулись еще шире. В отличие от отцовских, черных, они у нее были голубые, прикрываемые длинными ресницами. Небольшой курносый носик, вздернутый вверх, придавал лицу смешливое выражение недоверчивости. Видел ее Иван третий или четвертый раз в жизни и сейчас, представив, что отец может повести его свататься к ней, Наталье, ему стало вдвойне
– Валет у вас бежит хорошо. Добрый конь.
– Ага, – согласилась Наталья и тут же оживилась, заговорила быстро, почти без перерыва: – Только редко отец выезжает на нем. Я думала, бережет, а он все отнекивается, мол, некогда, дела все. Хорошо быть хозяином в доме, – что хочешь, то и делаешь. А меня маменька все вышивать усаживает с утра и не пускает никуда. В храм и то с теткой Марьей хожу, если маменька приболеет. Ты вон объездил все кругом, а я только в деревне и бывала за рекой, когда по ягоды ездили. Сижу все дома да в окошко и поглядываю. Хоть зашел бы кто.
– Давай я к вам в гости ходить стану, – расхрабрился неожиданно Иван, мне отец разрешит и Орлика запрячь, кататься поедем.
– Что ты! – очень по-женски всплеснула руками Наталья. – Папенька, коль узнает, то прибьет на месте. Он, знаешь, у нас сердитый какой!
– Это кто там сердитый? – послышался сзади голос Василия Пименова, и Наташа, обернувшись, увидела вышедшего на улицу отца с Василием Павловичем Зубаревым. Лица у них слегка раскраснелись, а Пименов и вовсе дожевывал на ходу соленый огурчик, смачно хрумкая. – Я, поди, сердитый? Ты, дочка, сердитых еще и не видывала на своем веку. И не дай бог наглядеться на них.
– Да нет, я… – попыталась возразить мигом оробевшая Наталья, но отец лишь махнул рукой и сгреб ее в охапку, усадил в санки, начал отвязывать застоявшегося Валета, вывел его на дорогу.
– Через Абрамовский мост поедем? – спросил Зубарев-старший.
– Давай через него и махнем, – отозвался Василий Пименов. – Догоняй! – И щелкнул кнутом, покатив вперед.
Василий Павлович на ходу запрыгнул в санки, слегка придавив сидевшего посредине Ивана.
– Подвинься, – коротко бросил ему и поддал вожжами нетерпеливо вздергивающего головой Орлика. – Пошел! – И громко, по-разбойничьи, свистнул так, что из-за соседних ворот затявкали обеспокоенно собаки, и, встав на ноги, перехватил вожжи в левую руку, а правой защелкал в воздухе плетеным кнутом и погнал вслед за уже поворачивающим на Абрамовскую улицу Пименовым.
На реку они выехали почти одновременно, остановились возле штабелей леса, стасканного на берег еще летом и оставленного до распиловки на лесопильне, стоявшей неподалеку. Сегодня, в праздничные дни, она была закрыта, и лишь сторож в большом тулупе, с колотушкой под мышкой, пританцовывал подле ворот, поглядывая на крестьянские обозы, едущие через реку. Пологий берег был сплошь укатан многочисленными полозьями саней, а дальше, по льду, тянулись две дороги: одна на ту сторону деревеньки Савиной, а другая уходила, извиваясь широкой лентой, вниз по Иртышу, сворачивала вправо у Базарной площади, а дальше шла возле крутоярья городского холма, нависшего сверху хищно, как зверь перед броском. Далее, ближе к сизой дымке горизонта, ледовая дорога терялась, поблескивая издалека сине-зелеными искорками накатанного льда, словно по замерзшему оконному стеклу прошел острый отчерк алмазного камня.