Отрицательная Жизель (сборник)
Шрифт:
Мы деревья весной возле дома сажали, как все новоселы. Распределили, чье какое будет: матери — рябинка, отцу — клен, а мне — липа. Натка тоже помогала, держалась за стволы, ей выделили березку.
На третий вечер тройка пришлепала опять. Гулять я отказался. Они сели на скамейку, и Хвощ давай заливать про своего отца. Вчера говорил «сроду не было», сегодня, оказывается, отец — министр. Я Хвоща ни о чем не спрашивал: теперь у многих отцов нет. Не знаю, что вдруг Хвоща потянуло хвалиться отцом. Есть у него, говорит, две машины, своя моторка
Надоел он мне со своим отцом, не знаю как. Чтобы он отстал, говорю:
— А мой отец — простой работяга, на заводе вкалывает когда в дневную смену, а сейчас в ночную.
Хвощ завозился, зашарил по карманам.
— Ребята, у кого есть двушка? Мне надо отцу позвонить.
И ко мне:
— Где у вас тут телефон-автомат?
«Отваливает, вот и ладно», — подумал я и дал ему двушку.
— Проводите, ребята, покажи, Колька, где телефон, позвоню да поеду к отцу ночевать, давно не видались.
«Вот и славно», — думаю. Проводил, будка от нас за два дома, говорю:
— Пока.
— Нет, ты уж постой, послушай, как я с отцом поговорю. Я ведь вижу, ты мне не веришь.
Почему я, дурак, не ушел? Не догадался, бетонная голова. Не понял: Хвощу тоже хотелось, чтобы я ушел. Задерживал он меня, так это была одна выпендрежка. «Не уходи, послушай, нет, ты послушай»… А слушать-то что? Говорить-то ему с кем? Я ведь понимал, не с кем. А все ж тупо так отвечаю:
— Ладно уж, говори давай…
Стоим вокруг будки втроем, а Хвощ в будке орет «але, але», по аппарату стучит, ругается. Потом затих, и в тишине мы услышали громкий женский голос: «Слушаю, слушаю вас, да говорите же!»
Хвощ не сразу нашелся, а потом гаркнул: «Я не вас набирал!» Мы засмеялись. В будке вдруг что-то хряснуло, потом зазвенело, как струна на гитаре, и Хвощ вылез весь красный.
— Не работает ваш автомат, — говорит и сует мне под нос черное что-то. — На, держи на память!
А это трубки обломок, верхняя ее часть.
— Ты что, ополоумел, телефон сломал?!
— А ты что — энтилигент, что ли, без телефона жить не можешь?
Тут я послал его куда подальше, обломком в него швырнул. А он мне его в спину запулил.
Уходил я и думал: «Прощай, Хвощ, больше не увидимся — тебе налево, а мне направо».
Когда я домой вернулся, отец уже на работу собирался. Сказал сердито:
— Загуливаешься, Николай…
Мать перебила его вопросом:
— Не девочка ли появилась на горизонте?
Для матери ничего страшнее девочки нет, смех даже берет. Тут же и бабушка выступила:
— Ты, Колюша, поздно не ходи, собаки цепные порвать могут, на ночь-то их спущают…
Все громко рассмеялись. Вот как бывает — смеешься и не знаешь, что тебя ждет. Страшная
Среди ночи меня разбудила бабушка: «Натка умирает». Я не поверил: «Где мама?» Бабушка говорит: мама пошла за врачом, сказала на десять минут, а уже полчаса ее нет, времени полтретьего, может, с мамой что случилось, надо было тебя поднять, с собой взять…
Натка дышит тяжело, со стоном, глаза смотрят мимо нас, из уголка рта тянется струйка слюны и вдруг судороги. Бабушка плачет, причитает: «Лучше бы я, старая, умерла». Мама прибежала, задыхается: автомат сломан, пришлось до гастронома… «скорая» просила встречать… выйди постой…
Приехали, взяли Натку вместе с мамой в Русаковскую больницу.
Утром пришел отец, побежал звонить. Вернулся и сказал:
— Я бы тому гаду, который телефон изломал, руку отрубил. Плохо с Наткой, аппендицит гнойный, ночью оперировали…
Весь день я думал: виноват я или нет? Сказать отцу, не сказать? И как только решал, что не виноват, становилось еще тошнее. А когда говорил «виноват» — делалось страшно. Думал: а вдруг Натка не выздоровеет? Тут еще березка вспомнилась сломанная. «Все в жизни связано, — думал я, — не всегда видно, не всегда понятно, зачем, но связано — это точно».
ЧЕРНЫШ И ДРУГИЕ
Говорят, черные кошки приносят несчастье. Правда ли это?
Мариша, она же Мария Николаевна, жила с тетей в своей однокомнатной квартире. Тетя приехала из Тайнинки после пожара — в их деревянном доме сгорела кухня. Она привезла с собой кошку Белоснежку, пуховую подушку и печку «чудо». Приехала она ненадолго, но жила почти год — ремонт кухни затягивался.
Работала Мария Николаевна лаборанткой в НИИ. Институт этот был замечателен тем, что, периодически сокращая штаты, углублял тематику и расширял свою площадь: занимал подвалы, освобожденные от жильцов. Как раз недавно Маришина лаборатория переехала в бывшую коммунальную квартиру в семь комнат с ванной и кухней.
Переехали и перевезли все свои гальванометры, дуктилометры, галометры и дрозометры, а также аккумуляторы, дистилляторы, дозаторы, конденсаторы, абсорберы, автоклавы, диффузоры и меггеры. Было это нелегко, но раз надо — значит надо.
Каждый сотрудник получил теперь для себя и своей аппаратуры отдельную комнату. Заведующему лабораторией досталась самая большая: у него стояла крупногабаритная установка, им сконструированная, а также два стола. Письменный для писания и представительства и другой, похожий на верстак, для всяких работ. Михаил Михайлович (сокращенно Михмихыч) был молод и любил работать своими руками.
Заодно скажем, что он был талантлив, лохмат, умен, высок, несколько рассеян (только не в работе). Одним словом, он был симпатичный очкарик.