Отрок московский
Шрифт:
«Вот спасибо, дедушко… – подумал ученик Горазда. – Может, ты еще подскажешь, как дальше быть? Искать Василису или на закат скакать, боярину Емельяну вдогон?»
Он с надеждой глянул на куклу. Но домовой молчал. Будто давал понять, что есть в жизни каждого человека поступки, на которые он должен решиться сам, без посторонней помощи и подсказок.
Глава четырнадцатая
Студень 6815 года от Сотворения мира
Лесная дорога под Витебском
Полоцкая земля, Русь
Вилкас похлопал по шее пегого жеребца.
– Один ты у нас остался на троих.
Никита рассмеялся.
– Был бы он длиной как лавка в гриднице, да о восьми ногах! Мы бы тогда помчали бы как ветер!
– А правда, – обратился литвин к Улану-мэргену, – что в Орде есть такие звери чудные – больше коня, мохнатые, а на спине – два горба?
– Ага! – отозвался татарин. – ТэмэгэнТэмэгэн – верблюд.1} называется. Сильный, как три коня! Если запрячь, то не кибитку, а целую юрту на колесах тащить может. Выносливый! По степи идет, по пустыне идет. Колючку жует! Десять дней может не пить ничего!
– Вот это зверь! – восхитился Вилкас. – Нам бы такого! Смог бы он троих на хребте унести?
– Смог бы! Запросто!
– Здорово! Э-э! Погоди! Да он наверняка медленный, как корова. Еле тащится, поди!
– Еще чего! – Глаза ордынца задорно блеснули. – Тэмэгэн бежит – не всякий конь угонится!
– Бежит – земля дрожит! Упадет – три дня лежит! – Вилкас подмигнул Никите.
– Глупости говоришь! – возмутился татарчонок. – Самые знаменитые баатуры верхом на них охотились на волков и на сайгаков. Сидишь между горбов и стрелу за стрелой пускаешь.
– И не трясет?
– Тэмэгэн – иноходец!
– Каждый?
– Каждый. По-другому бегать не умеют.
– Здорово! А что он ест так мало?
– Он и пьет тоже мало!
– Да я верю! А почему? Коня вон каждый день кормить надо!
– Сказал! То конь, а то – тэмэгэн. Старики говорят, он, мол, в горбах еду с водой носит.
– Как это – в горбах? В каких горбах?
– А на спине у него горбы. Когда сытый и отдохнувший, они толстые, как налитые. Как…
– Да ладно, я понял! – расхохотался литвин.
– А когда голодный, висят, как тряпочки.
– А как же он еду в них прячет?
– Откуда мне знать?
– Э-э-э… – скривился Вилкас. – Не знаешь, а говоришь.
Он тряхнул головой и запел:
Pririso zirga prie tvoros,Prie lelijeles ir rutos,Pamuiste zirgas galvele… [120]Улан-мэрген сморщился и зажал уши руками. А Никита только улыбнулся. Благодарение Господу, он вновь на свободе. Идет куда хочет, болтает ни о чем, зато с кем хочет. Это ли не счастье?
120
Привяжу коня у забора, // там, где лилии и рута. // Качает конь головой… (Лит.)
– Думаю, тэмэгэнов мы здесь не найдем, – сказал Никита. – Что-то не припомню я, чтоб они водились в русских землях. А потому надо на ноги уповать. Мой дед говорил, что ноги надежнее любых коней.
– Как могут ноги быть лучше коня?! – возмутился ордынец. – Конь для баатура – лучший друг. Нет коня – нет баатура.
– Коня кормить надо. От волков защищать, – пояснил Никита.
– А еще лечить! – вмешался Вилкас и похлопал пегого по шее. – Так ведь, дружище? Ковать! Да от конокрадов отбиваться!
– Что ты говоришь?! – Улан аж подпрыгнул. – Конь, как ветер! Несет тебя к цели! Да в бою конь – помощник баатура!
– Шучу я, шучу, – отмахнулся литвин. – Разве я против
Пегий скосил глаз на хозяина, будто понимал, что о нем речь идет. Чтобы не делиться, кому ехать, а кому пешком идти, коня навьючили всякими припасами. По большей части подарками Семена Акинфовича.
Никита никак не мог понять, что же толкает молодого боярина помогать ему. А раз нельзя понять, нужно опасаться. К этому парень уже привык за время путешествия. Трудное это дело – к каждому встречному относиться с подозрением. Душа протестует. Хочется идти по жизни с открытым сердцем, не ожидая подвоха. Вот если бы кто-то мог подсказать… Но домовой молчал. Хотя и приснился пару раз – выбирался ночью из куклы, копошился, ворчал, качал головой. Никита пытался его спросить – чего ждать? Но «дедушка» молчал…
И Горазд больше не приходил во сне. Не учил жизни. А жалко. Его совет мог бы помочь. Как тогда говорил учитель, когда приснился парню у костра, в смоленском плену?
«Учись, Никитша, смотреть. Учись не просто смотреть, а видеть. Видеть людей. Все мы носим личины… Нужно научиться заглядывать под них. Читать в душах…»
Да как же научиться!
Как узнать – Семен Акинфович притворяется или от чистого сердца помогает?
Вот Мал сперва не понравился, сильно не понравился, а на поверку вышел хорошим человеком. И Василиса на первый взгляд показалась вздорной девчонкой, невесть что вообразившей. А теперь душа надвое разрывается: ее выручать или княжье задание выполнять? И никак не получается рассудить по совести. И одно и другое важно. Если хочешь себя, конечно, уважать после всего, что совершишь.
А может, нужно начинать с себя? Ну под личину, машкару [121] заглядывать? Открыть душу, прежде всего, себе самому. Чего ты от жизни хочешь? Славы и почестей, страха и зависти? Или уважения и спокойной старости, когда знаешь, что ни разу не поступил против правды и совести. Не отрекся трижды, подобно Петру, до того как петух прокричит. Не вкладывал персты в раны. Не трусил, не предавал. Не лгал, не клеветал…
Эх, да чего там!
Парень махнул рукой и зашагал по обочине дороги, проваливаясь в снег по колено.
121
Машкара – маска.
Улан-мэрген вздохнул, переглянулся с Вилкасом и дернул пегого за недоуздок. Татарин снег не сильно жаловал, да и сапоги у него были мягкие и легкие. Потому и старался он идти в колее – хоть и давненько проезжали по этому тракту сани, а все же не ошибешься, где накатанный след, а где целина.
Литвин пожал плечами, сбил на затылок мохнатую шапку и зашагал следом. Канклес он так и не выпустил из рук. Ударил по струнам и запел:
Pakalnej, pakalnej,Pakalnej, pakalnej saulute tekejo,Ten jauna mergele linelius raivejo.Tra lia-lia, lia-lia lia,Tra lia-lia, lia-lia lia,Ten jauna mergele linelius raivejo.Tra lia-lia, tra lia-lia,Tra lia-lia lia lia! [122]122
За гору солнышко садится. // Там молодая девица лен теребит… (Лит.)