Отрок (XXI-XII)

Красницкий Евгений Сергеевич

–  Дядя Никифор!
– Встрял Мишка.
– Там, чуть выше по течению, еще брод есть, ладьям глубины не хватит.

–  А широк ли брод?

–  Нет, узкий.

–  Пройдем, на волоках мы и вообще ладьи посуху таскаем а тут… - Никифор вдруг умолк на полуслове и обалдело уставившись куда-то Мишке за спину, восхищенно протянул: - Вот это да-а-а!

Шум на берегу начал постепенно затихать, а лица поворачиваться в ту сторону, куда смотрел Никифор. Мишка тоже обернулся и понял, что удивляться было чему. Из речных ворот, следом за дядькой Лавром, выезжали три

всадницы - мать и сестры - одетые в амазонки, сидя в седле бочком. Мать, в отличие от сестер была одета в платье более темного тона - фиолетовое, но выглядела совершенной королевой. Впечатление дополнительно усиливали Кузька и Демка, следовавшие за дамами, словно пажи.

Зрелище было как… в голливудском костюмном фильме, более подходящего сравнения Мишка подобрать не смог. На сером фоне деревянного частокола цветные платья всадниц, их царственная (не меньше) осанка, гордо поднятые головы под мантильями, производили прямо-таки фантастическое впечатление. Мишкиных сестер в новых нарядах ратнинцы уже видели. Но мать! Но верхом!

В наступившей тишине особенно четко прозвучали два голоса: деда - "Кхе…" и Дмитрия - "Чего уставились? Вперед!".

Никифор, наконец подобрал отвисшую челюсть и выдавил вдруг охрипшим голосом:

–  Аню… Кхгр-м… Анюта, сестренка… Нет слов!

–  Здравствуй, Никеша.
– Не сказала - пропела в ответ мать.
– Племянниц-то узнаешь?

–  Ха! Царевны! Что б мне сдохнуть, царевны! В Туров… Нет, в Киев! Князья в ногах валяться будут! Корней Агеич! Что ж ты такие самоцветы в своей глухомани прячешь?

–  Кхе… самоцветы… Придержал бы ты язык, Никеша, гляди: совсем девок в краску вогнал.

Анька с Машкой, действительно, цвели, как маки. Мишка с любопытством обвел глазами толпу. Экипажи ладей раззявили рты так, что было видно даже с того места, где он стоял. Ратнинцы же реагировали на зрелище, главным образом, в зависимости от половой принадлежности. Мужчины - кто с удивлением, кто с восхищением, кто просто с улыбкой, но, почти все, одобрительно. Женщины же… Мишка уловил несколько таких взглядов, обращенных на сестер, что впору было удивляться, как они еще живы. По толпе начал потихоньку распространяться ропот. Пока он снова не слился в прежний гвалт, до Мишки донеслись несколько фраз, произнесенных женскими, разумеется, голосами.

–  Вырядились, а у самих ни кожи, ни рожи… Ты чего вылупился, кобель? Глаза твои бесстыжие… А Анька-то! Ни стыда, ни совести! Дочки уже взрослые, а она верхом…

Прорезался, впрочем, и мужской голос:

–  На себя посмотри, коровища!
– Звук затрещины.
– Куда хочу, туда и смотрю!

От огородов донесся командный голос Дмитрия:

–  В ряд становись! Да брось ты мешок-то, не денется он никуда!

Краткий миг обалдения прошел, жизнь продолжалась. Никифор покрутил головой и призывно замахал кому-то рукой.

–  Ха! Поглядите-ка, кого я вам привез!

Мишка увидел, как от воды к ним поднимается какой-то пожилой мужчина. Только когда он подошел ближе, стало понятно, что ему еще далеко до сорока лет, с толку сбивала седина, густо вплетенная

в бороду и волосы на голове. Был мужчина высок, широкоплеч и, хотя одет просто, подпоясан воинским поясом с мечом. За руку мужчина вел бледного и худенького паренька лет десяти-одиннадцати. Мужчина смахнул с головы шапку и коротко склонил голову.

–  Здрав будь, Корней Агеич.

Дед смотрел на мужика так, словно пытался что-то вспомнить и никак не мог.

–  Здравствуй и ты… Кхе…

–  Не узнаешь меня, дядя Корней?

Мать вдруг ахнула и схватилась руками за лицо.

–  Леша… Лешенька! Господи, седой весь!

–  Здравствуй, Аннушка, а ты еще краше стала!

Мать соскользнула с седла, торопливо шагнула к приезжему, оступилась, чуть не упала, но мужчина подхватил ее сильными, даже с виду, руками.

–  Вот и свиделись, Аннушка, я и не думал…

–  Леха!
– К деду вернулся дар речи.
– Леха, ядрена Матрена, а говорили: ты убитый!
– Дед обнял Алексея.
– Я же по тебе заупокойную службу в Турове справил.
– Голос у деда дрогнул.
– Наврали, значит…

–  Если и наврали, то не сильно, дядя Корней. Но заживо отпетые, говорят, сто лет живут.

–  Ну и ладно… Кхе… Ну и слава Богу. Как Любаша, как детишки?

Алексей дернулся, как от удара, сильнее прижал к себе мальчишку и сдавленным голосом буквально вытолкал из себя в несколько приемов фразу:

–  Нету никого, дядя Корней… Ни Любаши… ни… Вот, вдвоем мы с Саввушкой остались.

Мать снова ахнула, а дед, растерянно потоптавшись и, видимо не найдясь, что сказать, обернулся к внукам.

–  Михайла! Анна, Мария! Подите сюда! Это Алексей… - Отчества дед вспомнить не смог, а может быть, и не знал.
– Лучший друг отца вашего… Мать вашу ему сосватал… Как же так? Катерина, дети… А Фролушка мой тоже…

–  Знаю, дядя Корней, Никифор мне рассказал.
– Алексей уже справился с собой и говорил нормальным голосом.

–  Кхе… Да… Сколько ж мы с тобой не виделись? Лет десять?

–  Больше, дядя Корней. Ты тогда рассказывал, что внук у тебя родился.

–  Да, помню. А ему уже четырнадцать скоро. Господи, Боже мой, все же тогда еще живы были. И Фролушка, и Аграфена Ярославна моя. И ты тогда рассказывал, что женился… - Дед горестно вздохнул, помолчал, потом спохватился: - Леха, так вот же он, внук-то! Видал каким стал?

Мишка шагнул к приезжему, вежливо поклонился.

–  Здрав будь, Алексей… - Мишка вопросительно посмотрел на мужчину.

–  Дмитриевич.
– Подсказал тот.
– Но зови дядей Алексеем, мы с твоим отцом побратимами были.

Алексей, как взрослому, протянул Мишке руку для рукопожатия.

–  Здрав будь и ты, Савва.
– Мишка потянулся было поздороваться с мальчишкой, но тот испуганно отпрянул и прижался к отцу. Алексей положил ему руку на голову и, чувствовалось, что привычным, успокаивающим голосом сказал.

–  Не бойся, Саввушка, тут все друзья, никто тебя не обидит.
– Потом поднял взгляд на семейство Лисовинов и пояснил: - не разговаривает он, напугали сильно…