Отряд К10

Volaris

– Ваш приказ о переводе.
– Кортес тонко улыбнулся.
– Уже заверенный вашим непосредственным начальством.
– Седой арбитр немедленно энергично закивал, всем видом демонстрируя, как он счастлив помочь матери — инквизиции.

– Так что можете отправляться. Грандкрейсер «Перо Сангвиния», сорок первый док. Прибыть в течении стандартных суток от сего момента. Свободны!
– В голосе наставника лязгнул металл.

Борис взлетел со своего места и строевым шагом отправился к выходу.

– Аколит!
– Молодой арбитр замер, и догадавшись, что обращаются к нему, медленно развернулся. Кортес

продолжил - Я немного подслащу пилюлю. Моим личным приказом, можете официально сменить имя, а также отныне и навсегда разрешаю вам выбросить бритву.

– Так точно!

– Вот и отлично. Вперёд!
– Наставник качнул головой и дождавшись, пока Борис выйдет, вновь обернулся к начальнику станционного арбитрата. В его интонациях звучало неподдельное участие и сочувствие.
– Терпеть не могу ломать язык и смотреть на красные рожи. Да и согласитесь, борода этому парню пойдёт. Впрочем, вернёмся к нашим вопросам...

Седой арбитр нервно сглотнул.

Глава 2 Послушница и кардинал

Ашанти умерла родами.
– Голос послушницы был тих, а водянисто — светлые глаза опущены к полу, но острый слух и большой опыт матушку Войцех ни разу не подводили. Холод в её голосе мог превратить в сосульку даже жарко натопленную печь.

– Съешь лимон, дочь моя, чтоб рожа не была такая довольная. Да если бы ты прошла постриг, то я сразу б распорядилась отсыпать тебе плетей.
– Монахиня чуть скривилась.
– Зависть к самой красивой, бессмысленная гордыня, низкое злорадство, просто глупость и бессмысленное вожделение к тем чертам, которых у тебя нет и коих тебе, видимо, не обрести. Все в трёх коротких словах.

Пожилая, крепкая женщина во власянице, подпоясанной простой веревкой, покачала головой.

Послушница съежилась, боясь даже вздохнуть.

– Что с ребёнком?
– Крупные черты лица матушки, обрамлённые монашеским чепцом, чуть смягчились. Самую малость.

– Девочка. Здоровая.
– Пролепетала та как можно тише.
– Она … просила назвать её Карминой...

– Красивое имя для принесшей в обитель смерть, пусть и не по своей воле.
– Матушка сузила глаза.
– Я сама ею займусь.
– Удивительно легкой для своих размеров и возраста походкой она двинулась к дверям, так что послушница едва успела убраться с её пути.

– И повелел Бог-Император, и стало так.
– Рыжый локон упрямо торчал из под чепца. На этот раз сзади, где его, конечно, никак было не увидеть.

Матушка Войцех, наблюдающая за занятиями богословия, чуть дернула уголком рта, что должно было обозначать ироничную улыбку. Она помнила отчаянно вопящий свёрток в монастырском госпитале. Неловкую малышку делающую первые шаги... И вот, считай она выросла. Время думать, как быть дальше.

Что ж, память хорошая, голос приятный — быть ей начётчицей. А главное — это даст ей возможность учится дальше.

Чуть склонив голову, будто в ознаменование принятого решения, матушка скрылась в боковом проходе.

– Труд мортификатора непрост и

уважаем.
– Кастелян Шорр, седой, желчный старик, глядел на молоденькую послушницу с обычным для него кислым выражением лица.
– Смерть есть важнейшая часть служения Императору, а потому правильное исполнение всех связанных с ней обрядов требует высочайшего внимания и ответственности.
– Он скривился еще сильнее. Хотя это казалось просто физически невозможным.

– И почему ты, едва окончив схолу, пусть и в числе лучших, считаешь себя достойной учится этому важнейшему ремеслу?

Быстрый взгляд из-под чепца зелёной молнией пробежал по лицу кастеляна.

Девушка нерешительным движением поправила рыжий локон, тонкие пальцы переплелись, затем раскрылись, как будто случайно касаясь бёдер, удивительно туго обтянутых тканью казалось бы простой, подпоясанной вервием, робы.

– Я не только прилежна в учении, святой отец, но и не чураюсь всякой работы во славу дела Его.
– Она бросила искоса взгляд на священника и, кажется от волнения, облизала губы.
– К примеру, я могла бы регулярно помогать Вам во всех хозяйственных расчётах.
– Девица потупилась.
– Есть у меня и иные помыслы об этом, однако, поймите правильно, отче, я готова их раскрыть лишь... на исповеди.
– Вздох, чем-то похожий на стон сорвался с её губ, а руки коснулись высокой груди, формируя аквилу.

Выражение лица кастеляна не изменилось ни на йоту, но что-то в интонациях голоса...сильно изменилось.

– Конечно, дочь моя. Мотивы личной веры есть наиболее важное, что ведет человека к свету нашего Бога-Императора...

Две фигуры неспешно двинулись к исповедальне. Портьера на стене слегка шевельнулась, будто сдвинутая слабым сквозняком из открытой двери.

Из-под плотной медицинской шапочки мортификатора выбивался одинокий рыжий локон, будто подсвеченный солнечным лучом, заглянувшим в холодный каменный подвал сквозь маленькое окошко под самым потолком.

Тонкие пальцы в черных перчатках вынули из вскрытой груди сердце, положили на весы.

– Двести восемьдесят семь граммов.
– Заскрипело автоперо по длинному свитку.
– Без видимых особенностей.

Девушка положила орган в лоток и отправилась к изголовью секционного стола. Быстрый взмах ампутационного ножа, легкое движение руки отодвинуло скальп, обнажая кости черепа. Раздался визг дисковой пилы.

Тяжелая дверь морга медленно, с натужным скрипом распахнулась. Среднего роста мужчина, с чуть испуганным лицом, сделал осторожный шаг внутрь и солнечный луч отразился от золочёных символов веры на его одеяниях. Он откашлялся.

– Кармина.

Тишина была ответом. Быстрые пальцы уверенно нарезали извлечённый из черепной коробки мозг на тонкие полоски.

– Послушница Ковальски!
– Попытка добавить металла в голос. Слабая, слабая попытка. Кажется, под маской она улыбалась.

– Кали!
– Вот тут она дёрнулась. Медленно подняла глаза.

Взгляд... не обещал хорошего.

Затем потупился, руки сложились в аквилу, и мортификатор склонилась перед святым отцом. На четко отмеренный градус.

– Отче Клаус.
– Высокий голос звенел серебряным колокольчиком.
– Я безгранично счастлива, что Вы почтили визитом мою скромную обитель.