Отряд скорби
Шрифт:
Брюс говорил Рейфорду, Хлое и Баку, что новообращенные двинутся со всех концов земного шара и пожнут невероятную жатву - может быть, миллион душ. Эти сто сорок четыре тысячи будут евреями, по двенадцать тысяч от каждого из двенадцати израильских колен. Но они будут собираться со всего мира с учетом рассеяния евреев в ходе истории. Рейфорд вообразил, как евреи организуют церковные общины в своих странах и, проводя службу на своих языках, привлекут к Иисусу-Мессии миллионы.
Несмотря на все предстоящие страдания и муки, будет одержано множество величайших побед. Рейфорд предвидел их. Но он был не
Он повернулся в своем кресле и осмотрел собравшихся. Места заняли сотни людей. Охрана была очень плотной. К исходу часа он увидел, как загорелись красные лампочки на телевизионных камерах. Музыка зазвучала громче. Репортеры заговорили шепотом в свои микрофоны. Публика притихла. Рейфорд выпрямился, держа фуражку на коленях, и подумал о том, сможет ли его увидеть Хлоя в Чикаго? Там уже середина ночи, и вряд ли она будет высматривать его так же, как Бака. Заметить Бака было очень просто. Он сидел на возвышении, прямо за креслом одного из представителей подписывающих сторон, доктора Розенцвейга.
Под вежливые аплодисменты были названы высокие лица: старые члены кнессета, послы разных стран мира, американские государственные деятели и бывшие президенты, затем пошел второй ряд - те, кто находились за первыми креслами. Бак был представлен как "мистер Камерон "Бак" Уильяме, бывший ведущий журналист, а ныне обозреватель Средневосточного бюро "Глобал уикли", Соединенные Штаты Америки". Рейфорд улыбнулся тому, что Бак получил холодный прием. Очевидно, все недоумевали, кто он такой и почему приравнен к сановникам.
Самые громкие аплодисменты были припасены для последней пятерки: главного раввина Израиля, лауреата Нобелевской премии ботаника Хаима Розенцвейга из Израиля, премьер-министра Израиля, президента Соединенных Штатов и генерального секретаря Мирового Сообщества.
Когда был объявлено имя Карпатиу и он вошел в зал со своим фирменным сочетанием скромности и уверенности, аудитория встала. Рейфорд неохотно поднялся и сделал вид, что аплодирует, засунув фуражку под мышку. Ему было трудно примирится с аплодисментами врагу Христа.
* * *
Хаим Розенцвейг повернулся, чтобы посмотреть на Бака, который улыбнулся ему. Баку хотелось бы спасти своего друга от этой катастрофы, но сейчас это было невозможно. Он мог лишь предоставить Розенцвейгу наслаждаться этим моментом, поскольку впереди его ждет не так уж много подобных мгновений.
– Это великий день, Камерон, - прошептал он, взяв, руку Бака в свои.
Он похлопал Бака по руке, как будто тот был его сыном.
На какой-то короткий миг Баку почти захотелось, Чтобы Бог не мог видеть его. Повсюду мелькали вспышки, запечатлевая для истории сановников, подписывающих исторический договор. А Бак был единственным, кто знал, кем является Карпатиу, знал, что с подписания Договора формально начинается время скорби.
Тут Камерон вдруг вспомнил про припасенную по наказу Стентона Бейли карточку "Глобал уикли", которую он положил в боковой карман пиджака. Бак не обратит внимания на то, что из-за его неловких движений
Когда смолкли аплодисменты и все сели, Карпатиу поднялся, держа в руках микрофон.
– Это исторический день, - начал он, широко улыбаясь.
– Хотя все произошло в рекордно короткое время, потребовались гигантские усилия, чтобы собрать необходимые для этого ресурсы. Сегодня мы должны воздать должное многим: во-первых, моему любимому другу и учителю, блестящему доктору Розенцвейгу из Израиля.
Аудитория откликнулась с энтузиазмом; Хаим слегка привстал, согнувшись, сделал небольшой поклон и как-то по-детски улыбнулся. Баку хотелось похлопать его по спине, поздравить, но ему было больно за своего друга Розенцвейга попросту использовали, его превратили в маленькую составляющую дьявольского заговора, в результате которого мир станет небезопасным для него самого и для его близких.
Затем Карпатиу пропел хвалу главному раввину, премьер-министру Израиля и, наконец, "достопочтенному Джеральду Фитцхью, президенту Соединенных Штатов Америки, самому большому другу Израиля за всю его историю".
Бурная овация. Фитцхью приподнялся на несколько сантиметров в знак признательности и, когда аплодисменты уже начали стихать, Карпатиу заставил их продолжить сунув микрофон под мышку и громко зааплодировав.
Фитцхью, по-видимому, был очень смущен и почти растерян, он посмотрел на Карпатиу, как бы спрашивая, что ему делать. Карпатиу излучал улыбку, как будто испытывая восторг за своего друга президента. Он протянул микрофон Фитцхью. Сначала президент никак на это не реагировал, потом, по-видимому, отверг его. Наконец, ему пришлось взять микрофон в руки под гром всей аудитории.
Бак снова был поражен способностью Карпатиу контролировать толпу. Это была явная инсценировка. Но что теперь будет делать Фитцхью? Безусловно, единственной соответствующей реакцией будет поблагодарить людей и сделать несколько комплиментов своим добрым друзьям-израильтянам. И, несмотря на то, что президент Фитцхью начинает видеть дьявольскую сущность Карпатиу, ему придется принять роль Николае в деле утверждения мира.
Кресло Фитцхью шумно заскрипело, когда он вставал, неловко подвинув его в сторону государственного секретаря. Ему пришлось ждать, когда толпа успокоится, но казалось, что этому не будет конца. Карпатиу подбежал к нему и поднял вверх его руку, как это делают рефери, объявляя победу боксера. Израильская аудитория возликовала еще сильнее.
Наконец, Карпатиу отступил назад и президент Фитцхью оказался на середине сцены, вынужденный сказать несколько слов. Бак понял, что Карпатиу добился своего. Не то чтобы Бак боялся, что может стать свидетелем убийства, как в Нью-Йорке, но он отчетливо понимал, что Карпатиу каким-то образом все обращает во зло. Вот и сейчас Джеральд Фитцхью, выступающий перед полной энтузиазма толпой, представлял собой нечто совсем другое, чем растерявшийся президент, с которым Бак встречался несколько минут назад.