Отсекая лишнее
Шрифт:
— Юки-чан! Да будет вам! Ну пропал ваш мальчик, всяко бывает, и так вот тоже. Тем более иностранец, да? — снова повернулась старушка в сторону безмолвного изваяния, застывшего у окна, — поди ж их разбери, окаянных дьяволов…
— Я не верю… — слабо донеслось из-под сальной пакли, абажуром свисающих вниз волос, — его похитили. Я точно вам говорю.
— Дочь, — изваяние в черном костюме наконец подало голос, сотрясая белые стены кухни скрипучим басом, — я тебе уже говорил. Если бы его похитили в Токио, его бы уже нашли.
— Я если бы он улетел, не нашли бы?! Когда я прилетела тебе доложили сразу!
— Значит он не улетал… —
— Не смей так говорить! — девушка вскинула на него свои мокрые красные глаза, перечеркнутые россыпью спутанных прядей, — Не мог он так цинично бросить меня. Просто не мог. Я не верю…
В ответ на это, ее отец просто вздохнул, отвернувшись обратно к окну и принимая свою любимую позу. Тишина, точно включенный свет, мгновенно заполнила комнату. Самая нехорошая и довлеющая тишина — та, что приходит вместе с неопределенностью. Когда, от недостатка фактов и явных свидетельств, никому непонятно, что говорить или же делать дальше, и поэтому остается только молчать. Кенши открыл форточку, достал из внутреннего кармана пиджака чуть розоватый платиновый портсигар, тот приятно щелкнул, открываясь. Ногтем смуглого пальца мужчина подцепил самокрутку и неловко положил ту промеж сухих губ, украдкой, скорей инстинктивно оглядываясь. Мидори, склонив голову, посмотрела на господина с бесконечно тактичным непониманием и еле уловимым осуждением. В ответ тот лишь развел руками — мол, закурить здесь еще далеко не самое страшное!
Отголоски табачного дыма, которым не посчастливилось покинуть кухню через приоткрытое окно, тонкой струйкой протянулись по потолку, и очень скоро достигли носа Юки. Девушка подняла голову, убрала грязные пряди за уши.
— Отец, ты ведь бросил, — с укором сказала она.
Кенши в ответ лишь глубже затянулся. Юки выпрямилась, спрыгнула на носочки с высокого барного стула, подошла к окну и встала рядом с отцом.
— Дай одну.
Какое-то время Кенши с удивлением и легким шоком смотрел на дочь, потом крякнул и протянул свой портсигар.
— В других обстоятельствах, девочка, следовало бы дать тебе ремня.
— А че сразу не бамбуковых палок? Так традиционнее, — поддержала Юки отца, глубоко затянулась, выдохнула и положила голову ему на плечо.
— Не переживай дочь, я уверен он скоро найдется, — Тагава старший обнял свою наследницу за плечо, наклонился и поцеловал в макушку.
Так они и стояли, периодически выпуская дым в тишине. Старенькая Мидори, быстро отирала то и дело выпадающие из глаз бисеринки слез, другой рукой зажимая рот, стараясь не всхлипывать. Пожилая экономка ни одним звуком не хотела нарушать эту, спонтанно сложившуюся идиллию. Ведь она уже и не помнила, когда последний раз, на ее глазах отец с дочерью стояли вот так вот обнявшись. И если цена такой близости — один исчезнувший юноша и две выкуренные сигареты, то это совсем небольшая цена.
Вдруг холодная, раскатистая трель телефонного звонка зазвенела по кухне. Юки вздрогнула и обернулась назад, к барной стойке, где лежал ее телефон. Одновременно с этим, Кенши убрал руку с плеча дочери, аккуратно и бережно отстранил девушку, после чего выудил телефон из кармана брюк и ответил:
— Тагава слушает.
То, что отвечали главе небольшого семейства на том конце провода было совершенно не слышно.
— Да. Что ты говоришь! Сам министр?! — небольшая пауза, — это господин министр сам так сказал?
Японец нажал на отбой и брал телефон обратно в карман. Луч заходящего, тусклого солнца резанул по кромке леса, словно напоминая о себе перед долгим расставанием. Его преломленный стеклом блик упал на морщинистое, выдубленного годами, борьбой и риском смуглое лицо, подчеркивая и, таким образом, делая различимой едва уловимую улыбку. Так улыбается человек, когда само течение жизни внезапно предоставило ему нежданную помощь, на которую тот уже и не смел надеяться. Он прошел к только что докурившей дочери, дождался пока та раздавит сигарету о дно пепельницы, затем взял ее двумя руками за плечи и улыбаясь сказал в самое лицо.
— Нет худа без добра дочка! Благодаря вчерашнему бою на море, у нас теперь есть поддержка правительства! То, чего я все это долгое время безуспешно добивался. Теперь мы партнеры с русскими по арктическим изысканиям!
Юки посмотрела на радостное лицо отца. Она попыталась вспомнить, когда в последний раз видела на его лице такое выражение искренней, неподдельной радости и не смогла. Возможно память стерла этот момент из прошлого, а возможно она просто ни разу его не наблюдала. Девушка вымучено улыбнулась, растянув бледные губы в горькой улыбке.
— Я рада за тебя пап.
Кенши еще несколько секунд продолжал смотреть на дочь с мальчишеским восторгом в искрящихся глазах, затем эти искры потерялись и потухли, словно устыдившись чего-то. Взрослый мужчина пришел в себя, прогнав юного наглеца, порывом озорного ветра, ворвавшегося в его душу.
— Прости, моя девочка! Это было очень некрасиво с моей стороны.
— Да ладно, пап, — прервала Юки поток его извинений, посмотрела куда-то в сторону, вздохнула, а потом продолжила, вернув взгляд, — ты прав, нет худа без добра. И мне очень приятно было видеть тебя таким счастливым, пусть и одну минутку.
Сердце старого бизнесмена забилось чаще, а дыхание перехватило от радости. Кенши крепко обнял дочь и сказал:
— Не волнуйся милая, найдем мы и твоего мальчика. А вообще, чует мое отцовское сердце, что скоро он найдется сам. Уж тут то я с ним и поговорю… Очень уж интересно: куда это можно было так внезапно пропасть?
— Я сама с ним поговорю, — выделила интонацией последнее слово Юки, — можешь не сомневаться.
— Вот! А против совокупного напора семьи Тагава ему не выстоять, и он нам все-все расскажет!
— Люблю тебя, пап! — тут уже Юки крепко прижалась к пахнущему дорогими духами пиджаку и после короткой паузы добавила, — лишь бы только этот подонок нашелся…
Сперва пришла головная боль. Захрустела черепная коробка, распираемая ощетинившимся спазмом изнутри. Пульсирующими крупными иглами толкалась боль в оба виска и по всей площади высокого лба. Память неугодно выхватила из черной пустоты обрывки недавней истории. Рваные картинки разметаны по сознанию отдельными, разноразмерными лоскутам, собрать которые воедино не представляется возможным, а при любой попытке сделать это, голова начинает болеть сильней. Вестибулярный аппарат подсказывал, что тело располагается горизонтально. Но относительно чего? Вокруг темно, открыл глаза — светлее не стало. А может и не открывал? Где я? Что вообще вокруг?