Отшельник
Шрифт:
– А может…
– Никаких может.
– Ну, как скажешь, - Вертяков развел руками, - я против тебя идти не могу.
– Вот так и скажу, - Кислый взглянул на брата и подмигнул ему, - да ты не беспокойся, все будет в ажуре. Первый раз, что ли? Давай-ка по рюмахе!
Они налили и выпили.
Кислый захрустел огурцом, а Вертяков положил на ломтик белого хлеба полную ложку черной икры и с аппетитом откусил кусок.
Некоторое время они молчали, потом Вертяков сказал:
–
– Начальник милиции у меня - вот где!
И Кислый сжал костлявый кулак.
– Правильно, - кивнул Вертяков, - но это - здешние. А если за дело возьмется московская прокуратура, то сам понимаешь, гореть будем, как свечечки. Они ведь наверняка захотят показательное дело организовать - дескать, смотрите, как мы с коррупцией боремся.
– С коррупцией, с коррупцией… - Кислый вертел в пальцах вилку и о чем-то усиленно думал.
Потом он поднял голову и, взглянув на Вертякова, спросил:
– А сколько там всего крестьян-то этих?
– Восемьдесят два человека, - Вертяков несколько часов назад просматривал документы, касающиеся села Ореховое.
– Восемьдесят два… - Кислый налил себе водки и залпом выпил, - а ты помнишь, что сказал Отец всех народов?
– Он много чего наговорил, - резонно ответил Вертяков.
– Правильно. Он сказал: нет человека, нет проблемы.
– Что ты имеешь в виду?
– спросил Вертяков и налил себе водки.
Он давно уже привык к тому, что Кислый иногда любит выпивать, не соблюдая никаких условностей застолья.
– А то и имею. Надо бы устроить у них в деревне эпидемию, причем такую, чтобы всех под корень.
– Это как?
– удивился Вертяков.
– А вот так! Что там имеется - чума, холера, ящур какой-нибудь…
– Ящур - он для коров.
– Ну, не ящур, а что-нибудь другое. В общем, так. Завтра же найди выход на санэпидстанцию, у них должны быть все эти, как их там… возбудители, и послезавтра чтобы в Ореховом была полная чума. Если они там все передохнут, то про этих пятерых покойников никто и не вспомнит.
– Ну, ты даешь! Восемьдесят два человека…
– А что, это тебя сильно беспокоит? Ты лучше подумай, каково тебе на зоне будет сидеть, если нас прихватят как следует. Мне-то что, я авторитет, вор в законе, человек привычный, а ты ведь любишь в мягком кресле сидеть и секретаршу свою за мохнатый сейф щупать, а? Давай-ка еще водочки!
И Кислый похлопал брата по плечу.
– Кстати, что там у тебя с этим радио?
– Ты имеешь в виду
– уточнил Вертяков.
– Ага, его.
– А что с ним сделается! Все путем. Приходил человечек, денег заслал, и пусть себе передает.
– Это хорошо, - кивнул Кислый, - правильное радио. Братве нравится, только его тут хрен поймаешь. Разве что через спутник.
– А теперь и так можно будет. Они уже антенну строить начали, так что - как там, в этой песне… «В натуре, в натуре!»
– Ладно, давай водочки.
Тимур остановил запись, и на экране застыли два человека, один из которых имел благообразное, но неприятное лицо, а на лбу другого стоял отчетливый штамп: «урка».
– Нет, ты понял?
– Тимур ошарашенно взглянул на Знахаря, - и ты можешь спокойно смотреть на все это?
Знахарь пожал плечами и ответил:
– А что, всякое бывало.
– Что значит - всякое? Это что, у тебя такое бывало?
– Нет, не у меня, но я с этим сталкивался не один раз.
– И что?
– А ничего, - Знахарь посмотрел на взволнованного Тимура, - только ты не суетись на ровном месте.
– Что значит - не суетись?
– Тимур вскочил, - они ж крестьян потравят!
– Не потравят… Вообще, конечно, это полный бред - завалить одним махом целую деревню, при современной-то медицине! Это я тебе как бывший врач говорю. Однако кое-какие меры принять следует. Собирайся, поедем в Томск, - спокойно сказал Знахарь и неторопливо поднялся из кресла.
– Прямо сейчас?
– Конечно. Ты ведь сам рвешься крестьян спасать, вот мы их и спасем.
– Ну… Как скажешь. Что брать-то?
* * *
В тенистой аллее парка Молодоженов, на чугунной, покрытой черным лаком скамье сидели Борис Тимофеевич Вертяков и его брат, вор в законе Саша Кислый. Вертяков был вне себя. Он то вскакивал, то снова садился, то вытаскивал из кармана пачку сигарет, то убирал ее обратно, так и не закурив…
Кислый был внешне спокоен, но сузившиеся глаза и нервно шевелившиеся узловатые пальцы выдавали внутреннее напряжение, и тот, кто знал его давно, мог бы с уверенностью сказать, что в этот момент к нему лучше не подходить. Такие глаза и руки бывали у Кислого перед каждым убийством, а убийств этих на его веку было не меньше пятнадцати. Сегодня Кислый не знал, кого нужно убить, и это портило ему настроение еще больше.
– Но это же явная подстава!
Вертяков в очередной раз вскочил со скамьи, и Кислый, бросив на него злобный взгляд, резко сказал: