Оттепель. Инеем души твоей коснусь
Шрифт:
— Sono felice, Sofia! [1]
— Но ancho! [2] — ответила Софи Лорен.
Внезапное появление режиссера Кривицкого помешало этим двоим до конца выразить свои чувства. Здоровый, красивый, похрустывающий белоснежной рубашкой, молодой и сильный, как олень, ворвался Кривицкий, раскинул объятья:
— Софи, дорогая моя! — крепко расцеловав итальянскую актрису, воскликнул Кривицкий. — Ну, как добралась?
Растерянная переводчица начала было переводить, но Федор Андреич
1
Я счастлив, София! (итал.).
2
Я тоже! (итал.).
— Без вас разберемся! Мы старые приятели! Ну, как дела, Соня? Te amo, ей-богу!
Софи Лорен оглянулась на своих спутников. Те, судя по всему, полностью попали под обаяние Федора Андреича и только смеялись и щурились.
— А как вас тут кормят? — не унимался режиссер. — Ходили в «Арагви»?
Переводчица не утерпела и вопрос про «Арагви» все-таки перевела. Софи засмеялась и подняла кверху большой палец.
— Сейчас вам представлю своих. Ты, Соня, смотри, какие актрисы! Марьяна Пичугина. Ну? Хороша?
Софи Лорен поцеловалась с Марьяной. Кривицкий тут же подвел к ней слегка побледневшую Ингу.
— А это звезда, так сказать, отечественного кинематографа! Инга Хрусталева. Она тоже занята в моем фильме. Где фотограф-то у нас? Куда он подевался?
Подскочил, тряся львиной гривой, фотограф.
— Маркуша, давай сперва женщин! — распорядился Федор Андреич. — Софи в середине!
Три красавицы, лучезарно улыбаясь, обхватили друг друга за талии, прижались щеками. Вокруг все захлопали.
— Теперь меня с Соней! — потребовал Кривицкий.
— Нет, Соню со мной! — вмешался Будник. — Софи! Sono Marcello Mastroianni Russo! [3]
Вдоволь нафотографировавшись и нацеловавшись, гости попросили разрешения хотя бы полчаса посидеть на съемках.
— Рабочий момент очень им интересен! — фальшиво улыбаясь, сообщила переводчица. — Хотят, чтобы вы опытом поделились.
— Егор! — громовым голосом приказал Федор Андреич. — Давай танцевальную сцену!
3
Я ведь русский Марчелло Мастрояни! (итал.).
Выкатили пруд с лебедями и кувшинками, мостик через ручей, добротный крестьянский дом, похожий на торт, — пряничный, с сахарными окошками, в который злая ведьма из немецкой сказки заманила Ганса и Гретель, — мужская массовка из балета (белые шелковые рубашки с закатанными рукавами, темно-зеленые, под цвет листьев, шаровары!) расположилась слева от пруда, женская (белые блузки, темно-красные юбки, черные чулки!) — справа. На мостик вышли Инга, Марьяна и Будник. Инга протянула руки к правой массовке, Марьяна — к левой, а Будник к обеим, к Марьяне и Инге, и начался танец. Танцевали, перебегая с мостика на берег пруда, рвали белоснежные кувшинки, плескали друг в друга водой
— Геннадий Петрович, не хлопочи лицом!
Или:
— Держи темп, Марьяна!
Но сцена получилась отличной, любой Голливуд позавидует. Софи Лорен сказала, что такой фильм — это гигантский шаг навстречу современным исканиям лучших мировых кинематографистов.
— Кто ищет, найдет! — подмигнул ей Кривицкий.
— А ваши костюмы! — вмешался один из гостей. — Ведь это же просто шедевр! Шедевр! Отличный дизайнер!
— Сашок, подойди! — встрепенулся Федор Андреич. — Художник Пичугин. Любите и жалуйте.
Софи протянула зардевшемуся, как девушка, Санче свою руку:
— Bravissimo! Bravo!
На прощанье принесли холодного шампанского с конфетами «А ну-ка, отними». Софи съела половинку конфеты, а другую половинку аккуратно завернула и спрятала в сумочку. Наконец распрощались. Пронин велел Кривицкому немедленно зайти к нему в кабинет. Кривицкий вернулся с такими красными щеками, как будто директор «Мосфильма» надавал ему пощечин. Но, судя по радостному, торжественному и хитрому выражению лица Федора Андреича, драки не было.
— Такие дела начинаем, товарищи, что слов просто нет! Италия — наша, а может, и Франция!
— И ничего в ней нет такого особенного, — грустно заметила Люся Полынина. — Богатая баба, вся как отлакированная. И юбка что надо, и туфли, и сумка. И кремы другие. Помада другая. Конечно, красивая. Я же не спорю. Но вот у нас во дворе была Нинка, еврейка, я с ней в одном классе училась. Похожа на нее, только еще лучше. Ей если так же глаза накрасить, так точно будет даже лучше. А замуж вышла, трое детей, муж не просыхает… Вся красота закончилась!
— Люся! — вдруг застенчиво спросил Пичугин. — А что ты сама-то все в одних ковбойках ходишь? Ты сама не знаешь, что ты тоже очень красивая. Хочешь, я тебе за ночь платье сошью?
Люся подняла на него глаза, которые вдруг так сильно и неожиданно наполнились счастливыми слезами, что тем, которые заметили это, стало слегка неловко.
— Зайдем в примерочную, я мерки сниму, — наивно предложил он. — Завтра получишь платье.
— Санча, погоди! — Руслан схватил Пичугина за рукав. — Мы же с тобой договорились в «Шашлычной» посидеть, ты мне обещал про основные направления в дизайне рассказать!
— Да мерки снять — десять минут! — отозвался Пичугин. — А дальше я твой на весь вечер!
В примерочной Люся волновалась так, что при каждом прикосновении потертого сантиметра к коже покрывалась холодным потом.
— Ну вот. Все готово. Увидимся завтра, — бодро сказал он и чмокнул ее в пылающую щеку. — Надеюсь, понравится!
И убежал, улетел, понесся к своему Руслану, которому позарез необходимы направления в современном дизайне. Ночью Пичугин не спал, а, разложив на столе в своей маленькой комнате темно-красную ткань, шил платье этой смешной и замечательно искренней Люсе Полыниной, которая так обмирает при каждом его слове и взгляде и так, наверное, ждет его ответного чувства, что хочется чем-то помочь ей, хоть платьем украсить ее незавидную жизнь.