Оттепель. Инеем души твоей коснусь
Шрифт:
— Чего у них там? — поинтересовался Руслан.
— Милан на носу! — отмахнулся Пичугин. — Отбор происходит. Каждой, конечно, хочется, чтобы взяли ее, а не другую… Ну, в общем, ты сам понимаешь…
— А то! Ясен пень! — согласился Руслан. — Конечно, Милан — это дело такое…
После показа зашли в «Прагу», пообедали. Молоденький официант с узкими, как у танцора балета, бедрами обслуживал быстро и с особенным вниманием. Бокалы вытер хрустящим полотенцем и, прищурившись, просмотрел каждый на свет: ни пылиночки.
—
— Ну, Санча, вы скажете! Чтоб я облизывал? Для вас никогда! Это мы изредка, только когда клиент совсем уже нетрезвый…
Он испуганно покосился на Руслана, поняв, что сказал лишнее. Руслан хохотнул.
— И все-то ты знаешь! Везде-то ты свой!
— Работа такая, — грустно усмехнулся Пичугин. — Портной человеку как доктор. Еще даже ближе.
— А я с самого детства так и резанул отцу: буду артистом! Чтобы мне весь мир аплодировал! Он сначала ни в какую. Тогда я пригрозил, что из дома убегу. Ну, он и сдался.
— Давай за тебя, — улыбнулся Пичугин. — Чтобы ты стал знаменитым.
Выпили, закусили икоркой.
— Хорошая, свежая! — с набитым ртом сказал Руслан.
После обеда пошли прогуляться по Гоголевскому бульвару, погода была безветренной, теплой. Сумерки быстро опускались на Москву.
— Какой у нас все ж таки город замечательный! — воскликнул Руслан. — Красивей на всем свете нет! Это точно!
— Нет, почему? — Пичугин поднял брови. — Есть, например, Венеция, Рим… Париж, в конце концов.
— Ну, это они на картинках красивые! — решительно сказал Руслан. — А посмотреть поближе… Не знаю, не уверен.
— Да, хорошо бы, конечно, поближе посмотреть…
— Я вот на тебя, Санча, вообще удивляюсь, — продолжал Руслан. — Тебе платье самое что ни на есть великолепное сшить — три часа работы, так? Костюм мужской — день. Ты ведь такие деньги можешь заколачивать! «Победу» себе, наверное, сможешь через пару лет купить! А ты какой-то…
— Какой?
— Ну, грустный какой-то! — И Руслан положил другу на плечо свою мощную руку. — Чего ты такой?
Вместо ответа Пичугин вдруг закрыл глаза и с таким выражением на лице, как будто он собирается прыгнуть с парашютом, крепко поцеловал Руслана в губы.
— Ай, ай! Ты чего? — на весь Гоголевский бульвар заорал Руслан. — Ты, гад, чего лезешь?
Он вскочил. Пичугин остался сидеть на лавочке, опустив голову.
— Я понял, — медленно произнес Руслан и тут же задохнулся: — Ты гад, извращенец! Ты — грязная сука! Да как ты посмел! Как ты, сука, посмел?
Он изо всех сил ударил Пичугина по лицу, потом принялся бить его руками и ногами, захлебываясь от ярости.
— Ты — мразь! Ты поганый червяк! — вскрикивал он, пиная сползшего с лавочки и лежащего на земле Пичугина. — Тебе среди людей вообще делать нечего!
Он вытер
— Теперь не отмоюсь! Вот сука! Вот мразь!
Раздался пронзительный милицейский свист, и тут же, грохоча сапогами, подбежали два милиционера.
— Эй, парень! Ты что? Озверел? — Один из них оттащил Руслана, другой наклонился над неподвижным, сжавшимся в комочек на земле Пичугиным.
— За что ты его?
— Он гад, извращенец! Полез целоваться!
— Ну да?
— Я что, буду вам врать? Вон слюни его аж во рту еще чувствую! Добить его, гада, и весь разговор!
— Добить — хорошо, но нельзя. Не положено. Сейчас отвезем в отделение, решим… Наверное, под суд, а потом за решетку.
И милиционеры с такими лицами, словно они боялись запачкаться, подняли Санчу с земли. Один глаз его не был виден, заплыл, под другим чернел огромный, с подтеками синяк. Левая рука болталась, как неживая.
— Давай-ка в машину! — распорядились милиционеры.
— Хочу показания дать на мерзавца, — суетился Руслан. — Хочу на бумаге, чтоб все по закону!
— С нами поедешь. Протокол составим.
— Товарищ милиционер, — Руслан стал огненно-красным. — Вы в этих делах разбираетесь. У меня вопрос… — Он понизил голос и оглянулся. — Если тебя пидор против твоей воли в губы поцеловал, так это как считается? Я теперь, значит, тоже «опущенный»? Или нет? Как мне теперь отмываться?
— Если бы вы, гражданин, на зоне находились и в такую историю вляпались, то там, конечно, могли и за «опущенного» посчитать, — важно, но с долей брезгливости по отношению к самому этому вопросу ответил милиционер. — А так — ничего. Вы поменьше болтайте.
— Понятно! — Руслан взъерошил свои золотые кудри обеими руками. — А как же тогда протокол? Я, кстати, артист, на «Мосфильме» работаю.
Милиционер расплылся в улыбке.
— То-то я гляжу, мне твое лицо знакомо. Где-то я тебя видел, а где не припомню. Тогда ты, товарищ артист, лишнего не пиши. Так, мол, и так. Могу с уверенностью сообщить, что имел место, так сказать, поцелуй. Куда поцелуй, не пиши. Если дело захотят раскрутить, тогда придется, так сказать, уточнение сделать, а если какие-то смягчающие обстоятельства обнаружатся, так твоя хата с краю.
— Все ясно, — кивнул молодой артист. — А то неохота за этого гада потом отдуваться!
В понедельник весь «Мосфильм» бурлил: талантливого художника по костюмам Александра Пичугина, закройщика, известного всей Москве, задержали по подозрению в гомосексуализме и держат в камере предварительного заключения Краснопресненского района.
— Допрыгался! — хмуро сказал Хрусталев и быстро стрельнул глазами на окаменевшее лицо Марьяны. — Спасать его надо. На зоне такому не выжить.
Марьяна зажала рот ладонями и выбежала из павильона.