Отто
Шрифт:
Страшно подумать, скольких людей сгубили эти человеческие идеи, сколько во имя идей было уничтожено. Но убивать друг друга – в природе людей, и если бы всё это не было упаковано в красивую обёртку религии, они придумали бы что-нибудь ещё. Так что идея – вот что важно. И если идея в том, чтобы спасти хотя бы одного человека – разве это не претендует на, как говорит Цапкин, высшее?
Мне такими вопросами терзаться никогда не нравилось: зачем копаться или разбираться, где тут истина? Да и кто я такой, чтобы судить об истине или решать, что истинно, если я по-настоящему не уверен даже в том, что окружающий меня мир на самом деле существует или на самом деле такой, каким
Увлекшись размышлениями Цапкина, я не заметил, что лекция Чингиза не только началась, но, кажется, уже подходила к своему финалу. Может, это не только оттого, что я заслушался рассказом Андрея Михайловича, но и потому что Чингиз не старался заинтриговать: он ничего не проповедовал, не пытался привлечь внимание. Он говорил так, словно не закладывал никакого смысла в сказанное, словно сам не верил в то, что говорит.
Единственным, кто слушал Чингиза, пытаясь не проронить ни единого сказанного им слова, оказался Отто. Он перестал прятаться за диджейским пультом и теперь стоял за ним во весь рост.
Публика была убеждена, что он всего лишь рулит музыкой, а мне казалось, что, пытаясь различить сумбурные концепции Чингиза, Отто шевелит ушами то ли от удовольствия, то ли в попытке не упустить важное.
Он смотрел на Чингиза так, словно слушал откровение, именно библейское откровение. Он впитывал каждое слово. Чингиз не говорил о том, что и кому делать, он просто рассказывал о себе. О том, что считает себя на самом деле сумасшедшим, но способным контролировать своё безумие. Его постоянное желание куда-то идти без цели и смысла – всего лишь способ окончательно не свихнуться. О том, что, оставаясь на месте, он слишком погружается в окружающую действительность, начинает чувствовать себя причастным к обыденной реальности. Потому и рисует только зимой, чтобы не бродяжничать в холода, а прятаться в заброшенных домах, топить печь и рисовать, не позволяя себе думать о том, как мир догоняет его, когда он останавливается.
Чингиз говорил, что реальность напоминает ему голодного волка, бегущего по его следу и ждущего, когда он – Чингиз – выбьется из сил, чтобы сожрать душу, чтобы не было души, чтобы не было жажды быть, а было только желание жить.
Я не совсем понимал, о чём именно он говорит. Да и публика не понимала. Девочки и мальчики на пуфиках смотрели на Чингиза через камеры смартфонов, они перемигивались и набирали сообщения в мессенджерах. Им не были важны слова Чингиза, им было важно, что они находятся там, где говорят о чём-то удивительном. Это как если бы прямо сейчас на палубу сел инопланетный корабль и можно было бы отправиться с его экипажем к далёким галактикам, но вместо этого кто-то решил, что важнее всего сообщить остальным, что приземлился инопланетный корабль.
Но Отто слушал. Он слушал очень внимательно, и, когда Чингиз закончил, когда мальчики и девочки побежали на нижнюю палубу за бургерами, Отто подошёл к нам и сказал Цапкину: «Я с ним поеду», – и показал пальцем на Чингиза. Было видно, что Цапкин рад. Рад, что всё получилось именно так, как задумывали братья Фот. Цапкин повернулся ко мне и подмигнул. Отто подошёл к Чингизу и что-то сказал ему на ухо, прикрывая рот ладонью, как говорят дети, когда пытаются сообщить свой страшный детский секрет. Чингиз внимательно слушал, после чего подошёл к Цапкину и спросил: «Мы побродим с ним немного?» Цапкин только улыбнулся в ответ и подозвал братьев Фот.
Через неделю Отто, Чингиз и Думкина уехали. За день до
Марианна показалась мне одновременно грустной и счастливой. Наверное, в настоящем счастье обязательно должна быть капля грусти. Мы выкурили добрый грамм, Думкина развалилась на диване, я сидел в кресле и смотрел на неё с теми мыслями, о которых ей лучше было не знать. Я спросил у неё:
– Думаешь, хорошая идея отправиться с Отто?
– Не знаю, – ответила Марианна, – знаешь, нет мысли хорошо это или плохо, скорее, просто хочется и всё.
– Из-за Отто? – спросил я и пожалел. Мне показалось, что этим вопросом я выдал свои чувства с головой. Но Марианна или не заметила, или сделала вид, что не заметила.
– Из-за него, конечно.
– Любовь?
– Что-то большее.
– Как это?
– Ну как… я же с ним каждый день провожу: никогда не встречала таких людей, и я не о том, откуда он вообще появился, я об его уме, энергии, не знаю, как это объяснить. С ним рядом чувствуешь себя причастным к чуду или к чему-то по-настоящему высокому, значимому, понимаешь?
– Не очень, если честно.
– Это, наверное, чисто женское, мужчине трудно понять. Ладно, вот тебе пример, представь, что у тебя появилась возможность провести жизнь с самой красивой женщиной на свете, самой замечательной, женщиной идеальной во всех отношениях, согласился бы?
– Не знаю, я никогда не считал, что отношения с женщинами – это самое важное в моей жизни.
– Если бы считал?
– Тогда, наверное, да.
– Тут такое же. Я вот не могу представить, с каким мужчиной ещё можно быть, если не с таким, как Отто. И если я сейчас, допустим, откажусь от возможности быть с ним, сможет ли хоть один мужчина в будущем сравниться с ним, я же всех буду сравнивать.
– А Отто что? Он как к тебе относится?
– Нежно, – Марианна по-кошачьи зажмурилась. – Он сам позвал меня ехать с ним.
– Знаешь, ты мне тоже нравишься, – сказал я и сам удивился своей смелости.
– Знаю. Но ты же понимаешь, да?
– Понимаю что?
– То, что я тебе только что рассказала.
– Понимаю, да.
– Ладно, я пойду, спасибо за «дудку».
– Не за что.
На пороге Марианна поцеловала меня в щёку, сказала: «Ещё увидимся», – и вышла.
Остаток вечера я провёл бессмысленно пялясь в телевизор. Я не вникал в суть того, что показывали, я думал о том, что, кажется, начинаю ненавидеть Отто. Для этого не было разумных причин, но разве можно говорить о ненависти с точки зрения разума?
Я долго не мог уснуть, пытаясь объяснить себе это чувство, но единственное, что понял – я стал ненавидеть Отто потому, что он не только лучше меня, но и потому, что я вообще стал думать о том, насколько я хорош. Самый изматывающий вопрос для человека, особенно когда этот вопрос застаёт врасплох.
Прошёл ровно месяц, и Думкина вернулась. За это время я ни разу не был у Цапкина. После отъезда Отто исчезла причина, и стало понятно, что никаких особых дружеских отношений у нас с Андреем Михайловичем нет. Не сказать, что я как-то горевал по этому поводу, но мне теперь были понятны слова Марианны, не в том смысле, какой она в них вкладывала, но близко. Только теперь я понял, что появление Отто – что-то из ряда вон. Не то чтобы я забыл, как всё начиналось, скорее, я был удивлён, что даже такое событие оказалось чем-то настолько будничным и естественным, что я даже умудрялся скучать во время этих событий.