Отверзи ми двери

Светов Феликс

– У нас только водка, вино к блинам будто и не идет. Хорошая водка, я на смородиновом листе настаивала, на укропчике, - Дуся пододвинула мужу плоский граненый штоф, он налил в большие рюмки - лафитнички.

– Ну, имениннца, - сказал хозяин, - дай тебе Бог, а ты меру знай.

– Эх!
– вздохнула Маша и рюмку опрокинула в рот.
– Кто мне отмерит-то?

– Здравствуй!
– сказал хозяин, Лев Ильич его отчество не расслышал, когда он знакомился с Верой - Кирилл Сергеич, что ли?
– Будто того не знаешь, Кто?

Водка и верно была отличная, пахла травами, Лев Ильич грибочек подхватил. Так все с ним стремительно сегодня происходило, он никак не мог остановиться, себя понять, и здесь вот, за этим столом осознать - почему он тут и кто?

– Что же вы или,

может, пора сразу блинов, а то я смотрю скучают наши гости, - Дуся вышла и вернулась с большим блюдом, на нем высокой горкой лежали блины, дух от них сразу пошел по всей комнате, она Льву Ильичу первому выложила на тарелку - румяные, ноздреватые - Лев Ильич не удержался, слюну проглотил.

– Со сметаной, или маслицем вам полить?

– Ой, смехота!
– завелась вдруг Маша.
– Как я сейчас Льва Ильича напугала!.. Он вчера ко мне забрел в столовую - вижу, мокрый, замерзший человек. "Компотиком" его отпотчевала, а он согрелся и вздумал у меня комнату снимать. А сегодня уже не один приходит. Ах ты, говорю, что ж, мол, девушку обманываешь, я жду, рассчитывала с тобой вечера коротать, а тут вон оно что! Маша так смеялась испугу Льва Ильича, нельзя было не улыбнуться.

– Я говорю, меру знай, - нахмурил брови хозяин, но не выдержал, сам засмеялся.
– Набрался все-таки смелости, раз пришел?

– Да ну, - все не унималась Маша, - это Верочка ему спокойная попалась другая б на ее месте!
– убежал бы, так его б и не увидели!..

– А я, знаете, что вспомнил, Лев Ильич?
– сказал хозяин.
– Наша именинница шутит, вы, мол, испугались, убежали, я и вспомнил: я, может, потому вас сразу узнал, все-таки двадцать лет прошло, изменились конечно, а сразу узнал. Я стоял обедню в Ваганьковской церкви - да уж не двадцать, как бы не двадцать пять тому, конечно, мне тогда пятнадцать лет исполнилось! А вы и вошли, я сразу вас заметил, робко так вошли и остановились у дверей. А дьякон тут и огласи: "Оглашенные, изыдите!" - вы обратно и кинулись. Я тогда за вами до самых кладбищенских ворот бежал - не догнал. Да и что, подумал, сам, время наступит, вернется. А потом до сего дня и не виделись. Лицо ваше на всю жизнь запомнил - смущение, страх такой неподдельный, будто сами, только что вот, что-то такое ужасное совершили...

– Господи!
– вырвалось у Льва Ильича.
– А я вчера и не знаю зачем - да нет, знаю, знаю!
– вас вспомнил... Кирюша!..
– он вскочил со стула и кинулся к нему.
– Кирюша!..

– Ну вот, слава тебе, Господи, разобрались, - улыбался хозяин.

Они поцеловались, Лев Ильич все руки его никак не отпускал.

– Да как же так, а я ведь ни разу и не искал вас!..

– Ну, так и я вас не искал. Квиты. А Федор-то Иваныч...

– Какой Федор Иваныч?.. А...

– Десять лет как схоронили. Марья Петровна при вас еще жива была? Ну да, она еще с полгода после вас промаялась. А он, видите, сколько еще прожил, хоть постарше ее был лет как бы не на пятнадцать...

Лев Ильич вспомнил, все он теперь вспомнил. И себя, горящего, как свеча, от своего безысходного горя, и Федора Иваныча с голубыми глазами на изрезанном коричневыми морщинами лице, и его руки - широкие, корявые руки могильщика с въевшейся в них глиной. И то, с каким ужасом он глядел на эти руки, будто та глина его была, с той самой могилы. Как тот рассказывал ему о себе, разные истории, думал, верно, чужая беда его остановит, про свою заставит забыть - да куда там, он только своим и упивался. Тогда-то вот Кирюшу он и заметил. Тихий такой, длинный, нескладный подросток, сидел все с книжкой, школьник, чужой будто в той комнатушке, где на широкой кровати трудно умирала женщина, а в окошко глядели кресты... Вспомнил Лев Ильич ту историю. Пришла раз на кладбище женщина, проведать могилку - самое время было, тридцатые годы, с Федором Иванычем договорились о той могилке, оставила ему деньги, чтоб следил, - сама мол, уезжает надолго, он и не понял, куда да зачем; что ему за дело, присмотр, велика обязанность, все равно тут. С ребенком пришла трехлетним, мне, говорит, еще туда-сюда сбегать, проездом, мол, в Москве, а поезд вечером, пусть мальчонка у

вас побудет. И на это Федор Иваныч согласился - почему не помочь. Да и не вернулась. А мальчик тот не ее был, она рассказала Федору Иванычу, успела. Только ему все равно в голову бы не зашло, что так может обернуться. У них в Ростове - вот они откуда - посадили священника, потом забрали попадью, а мальчика она успела отдать сестре, как за ней пришли, или сами его не взяли. А потом и ту сестру замели - все вычищали под корень, мальчонка и остался соседям. И уж никакой жизни в Ростове не стало, друг друга боялись, молчи, мол, пока цел. Она тоже, эта женщина, была не тамошняя - из Москвы, что ли, беглая, что-то за ней водилось, путанная история. Но Федор Иваныч слушал в полуха, ему ни к чему она была, он наслушался веселых кладбищенских историй. Так ли, не так, но паренек у него остался. Детей у них не было, они и не усыновили его, остерегались, уж больно время было хитрое, как-то там записали, оформили, он и жил под их фамилией - сын и сын. Да и Льву Ильичу та история тогда была ни к чему, ему все онавиделась, как тепло из нее в его руках уходило, он все на руки Федору Иванычу глядел... Никогда не вспоминал, а этот вон как его запомнил...

– Ну и что ж... вы, - споткнулся на его имени Лев Ильич.

– Видите, как, - улыбнулся Кирилл Сергеич, - живу. Федора Иваныча схоронили недалеко от вашей могилки - давно не были?.. Мы там кусты насадили сирень, смородина... Да разное у меня было, как у всех, а потом выправился, академию кончил, женился. Третий год здесь служу.

– Кем... служите?
– все не понимал Лев Ильич.

– Да батюшка он, Господи!
– не выдержала Маша.
– Какой тебе, Веруша, непонятливый мужичонка достался! Батюшка наш - отец Кирилл, а для меня еще милый Кирюша, правда, нет?

– Чудеса какие-то, - сказал Лев Ильич.
– То есть, не в том, что вы священник, хоть и это... для меня удивительно. Но вот как, почему, зачем? вот что мне хочется для самого себя понять! Зачем я вдруг оказался у вас? И ведь не думал, кто б сказал, не поверил - как это происходит? Да к тому же второй день у меня все словно б и идет к этому!
– Лев Ильич разгорячился, на него всегда первая рюмка сильно действовала, потом приходил в себя.
– Мы с Верочкой вчера утром встретились в поезде, еще там один - третий, оказался, и понимаете... Кирилл Сергеич, все у нас разговор и вся моя жизнь - она с тех пор, со вчера, - беспрерывно вокруг всех этих, как сказать, проблем. Я и думал-то о них - так, к случаю, необязательному разговору. А ночью, сегодняшним утром я было совсем до стенки дошел... Хорошо за Верочку уцепился. И вот в довершение всего я у вас, а вы... Чудо, что ли, или меня кто-то за руку ведет?.. Вы меня извините, - опомнился Лев Ильич, оборотясь к хозяйке, что-то я разоткровенничался, а у вас праздник, я вам настроение порчу...

– Бог с вами, - сказала Дуся, - я ж сказала вам, как рады, что вы пришли. Мне Кирюша рассказывал о вашем горе и о том, как вы убивались, я словно давно вас знаю. Вон сколько времени прошло, вы мне все таким, как раньше, молоденьким виделись, а теперь вы вон какой - зрелый человек... Только блины мои вам будто и не нравятся - не жалуете.

– Да что вы, - покраснел от чего-то Лев Ильич, - я только и делаю - ем... Правда, разговариваю много...

– Лев Ильич, - спросила Вера; она до сего все молчала, внимательно слушала и улыбалась, спокойней она тут стала, ушла сдерживаемая нервность, которую все время чувствовал в ней Лев Ильич, - Лев Ильич, а мы только что с вами... Я вам про это и говорила - помните? что вы все вокруг ходите не случайно - вот и пришли. Как же в чудо не поверить!

– Это вот он - такой-то, в чудо не верит? Да что ты, Веруша!
– Маша тем временем разливала водку из штофа.
– Я как его первый раз замерзшего, тихого разглядела у себя в столовой - я их, таких скромных евреев - во как люблю! Они, евреи, бывают нахальные и такие, это как совсем разная нация...

– Маша, Маша, - нахмурился Кирилл Сергеич.

– Ну что ты меня все останавливаешь, батюшка? Я правду говорю. Они, тихие-то такие, самые душевные, а для нашего женского пола особенно сладкие. Им ли в чудеса не верить!