Ответ знает только ветер
Шрифт:
— Значит, вы на меня больше не сердитесь?
— Да я и думать забыл.
— Тогда потанцуйте со мной, пожалуйста.
Так мне пришлось танцевать с Бианкой Фабиани, бывшей «Лидо»-герл, а она прижималась ко мне нижней половиной своего тела. Мы почти что топтались на одном месте. А телекамеры жужжали, вспышки то и дело освещали нас. После танца Бианка подвела меня к столику супругов Тенедос, и мне пришлось танцевать с Мелиной, а потом и с Марией Саргантана. И только под конец мне наконец-то удалось потанцевать с Анжелой. Это был вальс. И я сказал:
— А теперь давай покажем им всем класс.
Я крепко прижал Анжелу к себе, словно мы с ней были одни. Все телевизионные
— Так, — резюмировала Анжела. — По-видимому, нас простили.
— По-видимому, это так, — сказал я. Я видел их вблизи, этих супербогатых, супермогущественных, суперзнаменитых и суперкрасивых, и на память мне пришел Гастон Тильман, сказавший: «Наш мир порочен. И таким пребудет в веках».
Мы как раз добрались до нашего столика, когда свет вдруг погас и в небе прямо над нами рассыпался огнями фейерверк. Мы сидели как бы в центре огнедышащего вулкана. Над нашими головами беспрерывно взрывались ракеты, покрывая ночное небо причудливыми силуэтами всех цветов, — звездами, цветами, снопами колосьев и лопающимися огненными шарами. Искры дождем сыпались вниз и падали в море, в котором отражалось все это буйство красок и света.
Анжела прижалась к моему плечу и сказала мне на ухо:
— Так бывает на Рождество и под Новый год. Мы увидим это вместе. Боже, Роберт, я и подумать не смела, что когда-нибудь еще испытаю такое счастье. — Она наклонилась и поцеловала меня, а вокруг нас все рвались и рассыпались огнями ракеты фейерверка.
52
Конечно, большинство гостей проследовало в большой игральный зал, в котором стояло гораздо больше столов, чем в «Муниципаль», — это было настоящее летнее казино. Анжела села было играть — и проиграла. Я играть не стал, сидел у длиннющей стойки бара и пил один бокал шампанского за другим. На меня вдруг навалилась какая-то непонятная усталость и грусть. Я попросил еще один бокал шампанского — уже четвертый — и тут заметил, что начинаю пьянеть, сразу почувствовал себя лучше и стал поглядывать на кассу и на окошки обмена. Позади них была та маленькая комнатка со стальными сейфами. Тринадцатый принадлежал Анжеле. И в этом сейфе лежал конверт с бумагами цюрихского банка, подтверждающими наличие на моем счету 17 800 500 швейцарских франков. Представить себе это было приятно, и я то и дело этим грешил…
К стойке подошел Клод Трабо.
Он выиграл и хотел продолжить игру, но тут почувствовал, что очень хочется выпить.
— Сдается, наш план удался как нельзя лучше.
— Я так благодарен вам обоим, Клод!
— А, перестань! Какая все-таки отпетая сволочь — эти дружки Бианки Фабиани!
— Ты находишь?
Он посмотрел на меня, наморщив лоб, потом расхохотался.
— Слушай, — сказал он, — а не хотите ли вы оба еще разок прокатиться с нами на «Шалимар»? Мы собираемся завтра отплыть, и Паскаль наказала мне спросить, не хотите ли составить нам компанию.
— С удовольствием, — искренне сказал я. Тут мне пришла в голову одна мысль, и я спросил: — А не поехать ли нам в «Эден Рок»? Там и пообедаем — я приглашаю!
— Прекрасно, — ответил Клод. — Ну, мне пора поработать. — Он допил свои бокал и направился к одному из столов, где играли в рулетку. Я издали увидел Анжелу за другим столом. Она помахала мне
Было два часа ночи, когда супруги Трабо наконец доставили нас домой. Мы надели халаты и сели на тахту перед большим окном. Авианосцы по случаю праздника были иллюминированы — бесчисленные огоньки длинными гирляндами обвивали оба корабля. Я сообщил Анжеле, что Клод пригласил нас послезавтра — то есть теперь уже завтра — поехать с ними покататься на яхте, на что она сказала:
— Вот и прекрасно. И вечер был тоже прекрасный. Завтра вечером региональная программа телевидения, а может, и центральная, покажет нас с тобой, и тогда все здесь поймут, какие чувства нас связывают, и никто больше не станет злословить по нашему адресу, нас перестанут игнорировать или лишать меня работы. Очень важно, чтобы все эти сплетни прекратились, понимаешь? — Она тоже была слегка под хмельком. — А в газетах появятся наши фото — так сказали мне репортеры. Здорово, правда?
— Даже очень.
— Все испарились, когда мы с тобой танцевали. Ах, Роберт, было так чудесно танцевать с тобой, когда мы одни!
— Да, мне тоже было очень приятно, — сказал я и подумал, как мне повезло, что обе ноги покамест были при мне.
— Роберт?
— Да?
— Мне нужно у тебя кое-что спросить. Только ничего не приукрашивай! И отвечай честно… Ты меня любишь хоть немножко?
— Нет, ни чуточки, — ответил я.
— Вот и хорошо, — сказала Анжела. — Все правильно. По крайней мере, ответил честно.
— Рад быть вам полезен.
— И тем не менее полагаешь, что готов лечь со мной в постель?
— Думается, это можно будет устроить, — сказал я.
Потом я лежал рядом со спящей Анжелой совершенно протрезвевший, нервы мои были напряжены, а глаза широко открыты. Я слышал, как стучат по рельсам поезда между городом и морем.
— Ты подлец… Ты гад… Ты подлец… Ты гад… — говорили они мне.
Видите ли, когда я встретил на Круазет того молодого художника, мне казалось все, что я делаю, вполне последовательным и логичным. Но тогда был день, было светло. А теперь была ночь и было темно. А ночью, в темноте, все выглядит иначе. О, Боже, да, совсем иначе.
Я подлец. Я гад.
Я подлец. Я гад.
Я подлец. Я гад.
53
— Bonjour, Marcel, — сказал говорящий попутай в клетке на краю дорожки, ведущей от причала для шлюпок с яхт к ресторану «Эден Рок». Нога моя болела довольно сильно, и было жарко, безумно жарко вскоре после полудня в тот четверг шестого июля 1972 года.
Мы с Анжелой стояли перед клеткой с попугаем. Внизу, в бухте, покачивалось на якорях множество яхт. Клод и Паскаль в эту минуту как раз спускались в шлюпку, доставившую нас на берег и вернувшуюся к яхте за ними. Их пес Нафтали еще носился по палубе в крайнем возбуждении. Ни ветерка. Я взглянул в ту сторону, где над водой пестрели всеми красками гавань и домики Хуан-ле-Пена, а за ними вдали, в заливе, смутно различил сквозь жаркое марево Старую и Новую Гавань, Порт-Канто, и пальмы, обрамляющие бульвар Круазет, и белые отели за ним, но все это лишь расплывчато, — весь город с его зданиями в центре, а также и виллами и так называемыми «резиденциями», утопающими в огромных парках, на склоне, венчаемом Верхними Каннами. Справа, к востоку от Канн, раскинулся квартал Ла Калифорни — та часть города, где жила Анжела. И я подумал, что смотрю сейчас на свой дом, на свою родину. Потому что только Анжела и ее дом — вот и все, что было у меня своего в этом мире. Да, еще и пятнадцать миллионов немецких марок в швейцарских франках. И еще больше денег должны вот-вот привезти.