Ответ
Шрифт:
Пухлое бледное лицо государственного секретаря внезапно налилось краской. — Шике написал об этом?! — воскликнул он, непроизвольно потянувшись за газетой, — На свой лад, — усмехнулся барон, отводя газету от Игнаца.
— О самоубийстве?
— Ну что вы! — Барон развернул газету. — Об этом, разумеется, ни слова. Думает одно, говорит другое, как это принято у господ журналистов. Он излагает дисциплинарное дело, возбужденное против профессора Фаркаша, с самыми широкими заходами, дополнениями и прикрасами.
Государственный секретарь стукнул кулаком по роялю. — Успокойтесь, дорогой друг, — улыбнулся барон, — эта статейка решительно ничего не
— Исключено! — буркнул государственный секретарь. — Ну-ну! — крякнул барон, устремляя на него скептически поблескивавшие очки. — Du glaubst zu schieben und du wirst geschoben[65], — как говорит наш приятель Гете.
— Увы, я не силен в немецком, дорогой барон, — не скрыл раздражения Игнац. Барон улыбнулся. — Прошу прощения, дорогой друг. Я хотел всего-навсего обратить любезное ваше внимание на то, что дружеские чувства профессора Фаркаша, надо думать, материально также приносили свои плоды госпоже Шике, отведывать которые, возможно, доводилось и спутнику ее жизни. Покуда дружба имела место… Ну, а если она прекратилась?..
Удар кулаком привлек к роялю не слишком занятых гостей; правда, они тактично посматривали по сторонам, но упорно подбирались ближе. Первым в пределах видимости оказался профессор Кольбенмейер, вошедший из желтой гостиной, торопливо семеня ножками, и остановившийся между дверью и китайскою, в человеческий рост, вазой, которая стояла на китайском же, эбенового дерева, столике. — Я, кажется, угадываю, от кого получены материалы для статьи, — шепнул государственный секретарь на ухо барону.
Барон улыбнулся. — Разумеется, от нашего друга Кольбенмейера!.. Господин профессор! — повернулся он к попыхивающей между темно-каштановыми баками трубке; густые клубы дыма на мгновение закрыли остренький пронырливый нос и стыдливо опущенные долу глазки. — Что вы думаете об этой статье? — О какой статье, дорогой барон?
Государственный секретарь сделал глубокий вдох и отвернулся от Кольбенмейера; он презирал тех, кому удавалось перехитрить его. Статья в газете серьезно осложняла его задачу: возможно, ректор — коль скоро скандал все равно вышел наружу — захочет отвертеться от своего слова. Дело, которое могло пройти без сучка, без задоринки, обрастало препятствиями. К счастью, данное уже трем лицам обещание — нарушать которое Игнац не собирался — поддерживалось и его официальным взглядом на это дело; дружба и долг, как обычно, гармонически сочетаясь, помогали государственному секретарю в его многотрудной жертвеннической деятельности. — Так вы не знаете о статье, профессор? — открыто атаковал он своего противника.
— О какой статье вы изволите говорить, господа?
— Статья о профессоре Фаркаше в утреннем выпуске «Мадьяршаг»[66].
— Не читал.
— И даже не знали о ней, профессор? — ледяным тоном осведомился государственный секретарь.
— Как же я мог знать о ней, если не читал, милейший господин секретарь? — удивился хирург.
К ним подошла хозяйка дома в сопровождении известного физиолога и его супруги, завсегдатаев ее интеллектуального салона. — Пора бы начинать концерт, Дюла! — обратилась баронесса к мужу. — Уже поздно. — Барон бросил на жену недовольный взгляд. — Еще несколько минут, Нина,
— На улице?
— Ну да. Продавец газет так надрывался — «Скандал в университете! Скандал в университете!» — что по улице Лайоша Кошута эхо гудело. И хотя мало-помалу мы привыкаем уже к университетским скандалам…
— …вы все-таки заинтересовались?
— Какой скандал? — спросил кто-то.
Вокруг рояля собралось уже человек восемь — десять. — И что ты думаешь об этой статье, мой глубокоуважаемый друг? — спросил барон физиолога.
— Возмутительно! Крупного ученого…
— Да что за скандал? — послышалось снова, на сей раз шепотом.
— Меня, не поминая уж о порядочности, статья возмутила прежде всего своим стилем, — с утонченной усмешкою проговорил барон. — С грубым, чтобы не сказать вульгарным стилем нашей прессы мы более или менее свыклись, но эта статья по неряшливости и дурному венгерскому языку поистине имеет мало равных. Следовало бы для острастки наказать палками тех, кто…
— О какой статье они говорят, профессор? — спросила Кольбенмейера только что подошедшая графиня Хенрик Остен, скрипачка. Представители артистического мира редко бывали гостями в этом доме; аристократ переступал его порог лишь в том случае, если был артистом, артист же — если был по меньшей мере графом. — О какой статье идет речь? — Разоблачили какого-то профессора университета… порочил венгерскую нацию, — пояснил кто-то. Скопление любопытных вокруг рояля привлекало из желтой гостиной все больше гостей.
— …следовало бы наказать палками писак, — повысил голос барон, разворачивая на рояле газету, — которые, калькируя с немецкого, «протягивают свои руки под мышки» тем, кому намерены помочь. Позволено ли спросить, с какой стати сует он им под мышки свои лапы? Пощекотать хочет, что ли? «Наш долг протянуть наши руки под мышки тем патриотически настроенным венгерским юношам…» — пишет сей недостойный бумагомаратель. Очень прискорбно, что его учитель венгерского языка не протянул вовремя свои руки к его штанишкам да не отшлепал как положено! И еще следовало бы наказать палками тех…
— Что это барон сегодня так жаждет крови? — спросила титулованная скрипачка.
— Скоро выяснится, — шепнул ее сосед. — Какая-то причина, несомненно, есть. В конце концов все проясняется.
— Кто он, этот Фаркаш? — спросил другой женский голос. — Его родственник?
— Профессор университета. Говорят, с мировым именем.
— В Венгрии — ученый с мировым именем? — проворчал тощий и согбенный господин с седой головой. — А мы-то полагали, что эта порода только на запад от Лейты произрастает.
— Я тоже замечаю, что барон сегодня весь вечер не в духе, — отметила жена физиолога.
— …наказать палками тех, — рокотал от рояля голос барона, — кто по недавно подхваченной моде вместо личных местоимений и их склоняемых форм употребляет указательные местоимения, хотя венгерский язык пользуется личными местоимениями для обозначения не только одушевленных, но и неодушевленных предметов. Таким образом, ежели сей презренный автор статьи пишет: «Профессор Фаркаш отобрал кепи у своих слушателей с философского факультета и приказал лакею вынести таковые в прихожую», то, по моему мнению, он совершает перед «Хунгарией» куда больший грех, нежели профессор Фаркаш, приказавший убрать головные уборы хунгаристов.