Ответственность
Шрифт:
— Есть еще Шагов. Только он…
— Что он? — спросил следователь, записывая все, что говорит Таисия Никитична.
— Он был против посылки связного.
— Шагов сам об этом вам сказал?
Пришлось рассказать о том единственном разговоре Шагова и Бакшина, невольной участницей которого она оказалась. Тогда она никак не могла даже и подумать, что все так получится. Ведь тогда разговор шел о Вале. Про Валю Таисия Никитична не сказала.
Записав ее показания, он продолжил допрос:
— Вас захватили в отступающем эшелоне. Почему вы не остались в городе?
— Остаться? Эго почти невозможно. За мной наблюдали, за каждым моим шагом. Меня бы просто не оставили.
— Так они вами дорожили?
Ирония? Таисия Никитична удивленно посмотрела на него. Нет. Полное равнодушие, как всегда.
— Дорожили? Они просто расстреляли бы меня. Уж я-то знаю. Насмотрелась всего.
— А в партизанском отряде не дорожили? Почему послали именно вас?
— А немцы не всякого бы приняли. Тут был расчет. Им очень нужны врачи, хирурги особенно. Кроме того, я немного знаю язык. Бакшин мне сказал, что для того, чтобы мне поверили, я должна показать, где находится партизанский лагерь и аэродром. Немцы сразу же туда разлетелись и, конечно, ничего не нашли. Пустые землянки.
— Тогда вас сразу взяли в госпиталь?
— Нет. Проверка была, и очень жестокая. — Таисия Никитична нахмурилась. — Очень тщательно проверяли и безжалостно. А потом, кажется, поверили. А может быть, и не поверили…
— Да, возможно, — согласился он и позвонил.
Подумав, что сейчас придет конвой и уведет ее обратно в камеру, Таисия Никитична торопливо проговорила:
— Я прошу дать мне возможность написать мужу и сыну! Они обо мне ничего не знают уже больше, чем полгода.
Прикрыв глаза, он устало ответил:
— И хорошо, что не знают.
— Как можно так говорить! — Таисия Никитична встала и вся подалась вперед.
Появился разводящий.
— Неужели даже в этом вы мне откажете?
— До окончания следствия переписка не разрешается, — нехотя объявил следователь.
СВИДЕТЕЛЬ
Только недели через две ее снова вызвали. Она, не ожидая приказа, села на свое место в углу, следователь долго задумчиво жевал толстыми губами и не начинал допроса. У него был такой вид, словно он держал во рту кусок, раздумывая, проглотить его или выплюнуть.
Решил проглотить. Перестав жевать, он сообщил:
— Обнаружился один свидетель.
— Санитарка! — воскликнула Таисия Никитична. Ну да, как же она сразу-то не вспомнила.
— Какая санитарка?
— Санитарка из сельского медпункта. Бакшин меня направил к ней, а уж она и проводила меня до города.
Но кроме того, что санитарку зовут Дуся, она ничего больше не могла оказать. Даже название деревни не запомнила.
— Санитарка отпадает, — решительно подытожил следователь.
— Но еще есть свидетель. Вы сказали.
— Да, но не в вашу пользу.
— Таких, к сожалению, достаточно.
— Почему вы не спросите, кто этот свидетель?
Она заметила, что следователь как-то особенно пристально разглядывает ее. Нет, тут что-то новое,
— Мне все равно…
— Нет, это не простой свидетель. Он должен вас заинтересовать. Теперь уж нет никаких сомнений.
— Вот как. Может быть, скажете, кто он?
— Летчик Ожгибесов.
— Саша! — Она поднялась. — Не может быть, чтобы он против меня… Нет!
— Почему? Вы сядьте. Почему не может быть?
Она тяжело опустилась на стул и, чтобы унять нервную дрожь во всем теле, крепко вцепилась пальцами в свои плечи.
— Почему? — повторил следователь.
— Да не может он быть против меня. Никогда не может!
— Почему?
— Потому что он любил меня. — Прижав дрожащие пальцы к груди, она, задыхаясь, повторила: — Любил всегда. Еще до войны.
Следователь налил воды из графина в эмалированную кружку и протянул ей, а сам отошел к окну, ожидая, пока она успокоится. Из своего опыта, правда, не очень еще богатого, он знал, что легче всего добиться признания от человека именно тогда, когда он выведен из равновесия. Тогда, в запальчивости, даже самый закоренелый преступник может проговориться. Если бы ему было нужно, он бы и воспользовался ее состоянием, но ему ничего не надо было, лишние показания только усложняют дело, которое и без того казалось таким ясным и доказанным, что он уже собирался сегодня же его закончить. Показания Ожгибесова тоже совсем его не интересовали. Грош им цена. Бред сумасшедшего. Он и в самом деле давал их, когда еще находился на излечении в психиатричке. Где он сейчас и жив ли — Волкову было неизвестно, да он и не хотел этого знать.
Красивая женщина. Там, у немцев, наверное, трудно было оградить себя, свою привлекательность. А может быть, и не очень-то ограждала. Было отчего Ожгибесову свихнуться и наговорить черт знает чего. Волков вернулся к своему столу и, больше для формы, чем для дела, спросил:
— Ничего не хотите добавить к своим показаниям? Теперь уж вам скрывать нечего.
— Я ничего и не скрываю. Я хочу как можно больше открыть вам.
— Открыть… А сами ничего не сказали про Ожгибесова. Надеялись, что все погибли и он тоже?
— Ожгибесов не может знать больше других, потому что ему не успели ничего сказать. Не предупредили.
— Что ему должны были сказать?
— Перед тем, как уйти, я попросила одного человека увидеть Ожгибесова и сказать ему, чтобы он не верил в мое предательство. Только бы ему намекнуть, он бы все понял…
— Кто этот человек?
— Валя. Валентина Косых. Партизанская радистка.
Это сообщение почему-то очень заинтересовало следователя. Заметив его заинтересованность, Таисия Никитична насторожилась и неохотно отвечала на вопросы, которые Волков сразу же начал задавать, уточняя каждый ее ответ, прежде чем записать. Она подумала, что ничего хорошего нет в такой заинтересованности, как бы это не повредило Вале, и старалась отвечать как можно короче и неопределеннее.