Ответственность
Шрифт:
— Долго я?
— Без тебя всегда долго. Ну, что там?
Усаживаясь рядом с женой, он задумчиво проговорил:
— Головастик-то. А он и в самом деле хороший парень, хотя и аккуратист. Ну, это уж у него служба такая. Я ему все сказал, что надо.
— Хоть бы освободили ее скорей. Мало нам от фашистов достается, мы еще и сами себе добавляем. Я знаю, ты сейчас вздохнешь и скажешь: «Война».
Он засмеялся и обнял ее за плечи.
— Нет, не скажу, потому что я так не думаю. И тебе не советую. Война
Наступает светлая северная ночь, и почти не слышно военного грома. Вот так бы сидеть и сидеть, пока не захочется спать.
— Знаешь что? — сказала Валя и положила ладонь к животу, как раз на пряжку своего солдатского ремня. — Все хочу сказать тебе и все боюсь…
Она подумала, что вот сейчас он удивится, обрадуется, но почувствовала только, как его рука чуть крепче сжала ее плечи, и услыхала его тихий твердый голос:
— Я и сам это знаю. — И еще тише: — Не все же нам убивать…
— Да, — согласилась она и вздохнула: все-то он знает, что ни скажи. Как бы ей узнать, что у него на душе?
— Это даже хорошо, что ты уедешь.
— Ты, кажется, обрадовался?
— Конечно. Так будет лучше.
— Кому лучше?
— И тебе, и ему…
— А мне хорошо только с тобой. Я всегда должна знать, где ты и что задумал.
— Задумал? — кажется, он смутился или насторожился, так ей показалось, и она, отодвинувшись немного, посмотрела на его непроницаемое лицо. Ох, Шагов! Трудно будет с тобой… или легко? Как-то мы жить будем, если живы останемся? — Ничего я не задумал. Пойдем, завтра нам с тобой войну догонять.
Они шли в тишине, в сумерках, таких обманчиво мирных, будто не войну им догонять, а, спокойно проспав ночь, утром собираться на работу. Вале очень захотелось, чтобы он обнял ее, поддержал — помог нести драгоценный груз, правда, пока еще не очень обременительный. Она положила ладонь на мужнино плечо. Тогда он обнял ее и сказал:
— Как только приедешь, разыщи ее родных. Мужа или сына. Это там где-то, в твоих краях. Сразу же, в первый день. Мы перед ней в неоплатном долгу, это ты запомни навсегда.
Валя ни о чем не стала его расспрашивать, она и сама так же думала и пообещала все сделать, как он велел, потому что теперь это их общий долг. Она не знала, что свою часть долга Шагов уже оплатил сполна, может быть, всей своей жизнью. Но поступить иначе он не мог. Только сейчас он рассказал следователю всю правду и добавил, что он — Шагов, заместитель командира отряда — не только знал о решении Бакшина, но и сам содействовал его выполнению.
— А вот Емельянова утверждает, что вы тут ни при чем.
— Да, я был против посылки связного в немецкий госпиталь. Бакшин все сделал сам, без моего участия прямого.
— Валите на мертвого?
— Нет, я хочу
— Значит, вы подтверждаете свое соучастие в нарушении командиром прямого приказа штаба, что повело за собой потерю аэродрома и вынудило отряд переменить место расположения?
— Я — заместитель командира и, значит, несу полную ответственность за его действия, если я не опротестовал их в законном порядке.
— А вы знаете, чем грозит вам это признание?
— Догадаться нетрудно. Да только я знаю, что грозит Емельяновой, если ее обвинят в дезертирстве.
— Емельянова выгораживает вас, вы выгораживаете ее… Кто же из вас говорит правду?
— Наверное, оба, — ответил Шагов, удивляя Волкова и своим добровольным признанием и тем, как просто это было сказано…
Ничего этого он не рассказал Вале. Зачем ее расстраивать. Надо только, чтобы ее скорее демобилизовали, и тогда она уедет и вообще ничего не успеет узнать.
А она узнала, но не сразу, а спустя некоторое время, когда она в штабе оформляла свою демобилизацию. Тут нашлись доброхоты. Порадовали. Ни о чем она не стала расспрашивать, потому что сама понимала, как трудно теперь придется ее мужу.
То, что она узнала, было как бомба, которая оглушила ее, засыпала землей, но оставила жить, неизвестно для чего. А потом, когда она все передумала, переплакала, тогда только поняла, что если бы ее муж этого не сделал, то жить ей стало бы намного труднее. А жизнь продолжается, и вокруг нее, и в ней самой, и что она должна жить и выполнить все, что обещала своему мужу.
ДОБРО И ЗЛО
Еще до этого, последнего, допроса у Таисии Никитичны уже не осталось никакой надежды на скорое освобождение. Проходя по знакомым коридорам тюрьмы, она думала только об одном: скорей бы все это закончилось…
В коридорах высоко, под самыми потолками, неярко горели пыльные лампы. Каменные плиты гулко отзывались на ее шаги. Впереди бежала расплывчатая тень, все укорачиваясь, пока не пропадала совсем, и тогда из-под ее ног на каменные плиты стремительно бросалась другая тень, начинала расти и потом снова уменьшаться, пока совсем не пропадала. За ее спиной стучали шаги разводящего.
Не дождавшись даже, пока она сядет на «свое» место, Волков спросил так доброжелательно, словно она пришла к нему в гости:
— Как вы себя чувствуете?
Она насторожилась и осторожно ответила:
— В общем, нормально.
А он так же доброжелательно продолжал:
— Вы хорошо знали радистку Валентину Косых?
— Валю? Конечно. Мы в одной землянке жили. Я вам уже говорила. — И спросила, совсем забыв, что здесь не полагается задавать вопросов. — Она где?
— Вот, принесла вам вещи.