Ответственность
Шрифт:
— А они все «пока»? — спросила она.
— Обязательно.
— Но ведь я на этом не могу успокоиться. «Пусть поработает пока». А завтра ему взбредет в голову: «Пусть не работает. Пока». Нет, за Емельянова придется еще побороться.
— А как же. Нас таких много — постоянных. Большинство. — И вдруг он, как ей показалось, без всякой связи со всем, о чем они до этого говорили, добавил: — Гитлер тоже мечтал, что он вечный. А мы его лупим. Все, что против человека, непрочно стоит. Какой бы правитель ни был, а если он не глуп, то должен сообразить:
На углу, где Елене Сергеевне надо было свернуть на свою улицу, они остановились.
— Позвольте уж я провожу вас.
Но она вдруг вскрикнула:
— Ой, кто это?
И обеими руками вцепилась в его рукав. Прямо на них из-за угла темного переулка выскочили какие-то лихие люди. Двое. Гурьев выступил вперед, заслонив свою спутницу. Но она тут же услыхала его смех:
— Вот дурные ребята!
— Кто?
— Да вот эти. Узнаете орлов, Елена Сергеевна?
Конечно, она узнала.
— Сеня? А это, наверное, Юртаев? Что случилось?
— Ничего не случилось, — проговорил Гурьев, — это они меня выручать устремились. Кто вам наболтал, куда я пошел?
— Ну, кто мог сказать? — слегка задохнувшись от бега, сказал Юртаев. — Тетя Сима догадалась. «Ох, не туда ли он пошел? Собирался ведь». А тебя три часа, как нет. Нельзя так, дядя Вася…
— Здравствуйте, Елена Сергеевна, — проговорил Сеня и тоже повторил: — Очень мы беспокоились, дядя Вася. Вот Елена Сергеевна, наверное, дома предупредила.
— Никого я не предупреждала, — беспечно, как могло показаться, ответила Елена Сергеевна. — Когда идешь в такое учреждение, лучше уж никого не предупреждать, тем более родных. Пусть думают, что я заседаю в управлении культуры.
— Вы тоже там были? — спросил Юртаев.
Сеня проговорил:
— Я никого не просил…
— Ага! — Гурьев засмеялся и, обращаясь к Елене Сергеевне, сказал: — Он не просил. А мы вот сидели и ждали, когда он попросит. Ты Елене Сергеевне в ноги должен поклониться, как матери родной.
— Господи, да стоит ли об этом?! — воскликнула Елена Сергеевна.
Юртаев поддержал ее:
— Сегодня еще не стоит обижаться на Сеньку. Пусть оклемается. Ну уж потом, если чего…
Все вместе проводили Елену Сергеевну. Прощаясь, она сказала, что придет посмотреть, как Сеня устроился в своей новой жизни.
Она не любила надолго откладывать то, что обещала, и на другой же день отправилась к Сене. Вот он — дом с мезонином. Заглянула в калитку и тут же увидела Сеню. Он умывался у водоразборной колонки в углу большого двора. Несмотря на сумерки, он сразу узнал свою бывшую учительницу и весь так просиял, словно из крана вытекала не простая водопроводная водица, а сказочная живая вода. Еще не зная, чем это объяснить, Елена Сергеевна приветливо и вместе с тем настороженно кивнула головой:
— Здравствуй, Сеня!
А он, все сияя и смущаясь, торопливо вертел в руках рубашку и никак не мог надеть ее.
— Простите, Елена Сергеевна, я сейчас. Я только с работы.
— Я
Он схватил полотенце, висевшее на заборе.
— А я вот на заводе работаю. Учеником слесаря. И здесь живу, в этом доме. Хороший дом, верно?
— Хороший. — Она посмотрела на окно верхнего этажа. — Ты там живешь?
— Да. Как вы угадали? Называется мезонин. Может быть, вы зайдете?
Она согласилась, и он повел ее в мезонин по ступенькам, скрипящим на все лады. Он сообщил, что эта лестница за свои музыкальные качества называется «бандурой». Под ее аккомпанемент он сообщил, что живет в комнате, которую раньше занимала Марина со своей мамой, и что владелец всего мезонина, Володька Юртаев, очень хороший парень. Больше ничего он не успел сообщить, потому что «бандура» скрипнула своей последней ступенькой, и Сеня распахнул дверь в свою комнату и включил свет.
Очень хорошая комната, с большим окном и дверью на балкон. Старые, выцветшие обои, низкий потолок из потемневших досок и очень чистый пол. Мебели было немного: кровать под серым одеялом, столик, покрытый пестрой скатертью и поверх скатерти еще и газетой. Кроме этого стояли две табуретки и стул, покрашенные одной и той же зеленой краской.
— Не хватает инструмента, — сказала Елена Сергеевна и сама не заметила, что это замечание прозвучало как вопрос.
А Сеня заметил, но от ответа уклонился.
— Был тут инструмент, Маринкина мама из театра привезла. Обратно забрали.
Тогда она прямо спросила:
— Скучаешь?
Он ничего не ответил.
Она подошла к балконной двери. Внизу, как зеленый ковер, расстилался большой двор, огороженный забором. За ним неясно вырисовывались еще дворы, такие же большие и темные, и везде среди оголенных деревьев деревянные и, редко, каменные дома.
— А ты вырос за это время. Совсем взрослый стал. На заводе нравится?
— Когда как. Ребята у нас хорошие. Очень хорошие. Таких дружных я еще не встречал. Вы бы их видели! А дисциплина — не то что в училище.
Елена Сергеевна прошла через всю комнату к столику и села на зеленый стул. Она сразу отметила увлеченность своего бывшего ученика новой обстановкой, новой работой, а больше всего новым коллективом. Она умела понимать простые человеческие чувства и порывы. А самое трудное и самое сложное в человеческом поведении — именно вот такие простые чувства.
— Что ты там делаешь, на заводе? Пушки?
Он сидел против нее, положив потемневшие от работы ладони на колени.
— Пушки? Нет, не только. Мирная продукция. Вот что.
— Какой-то ты угловатый стал. О пальцах и говорить нечего. Гаммы не сыграешь.
Ей показалось, что в его глазах мелькнуло недоумение. Он пошевелил пальцами и спросил:
— А надо?
И его недоумение, и этот вопрос очень обрадовали Елену Сергеевну. Она торопливо проговорила:
— Ты сам очень хорошо знаешь, какой музыкант мог бы из тебя получиться. И как я в тебя верила.