Овация сенатору
Шрифт:
— Ты ранил меня! — воскликнул он в недоумении.
— Нет, Марк, я убил тебя! — поправил его Аврелий, глядя, как он падает.
— Так прикончи меня в таком случае! — попросил он, стиснув зубы от боли.
— Это я, по-твоему, должен сделать? — с презрением спросил сенатор. — Ты жил как грязный предатель, Марк Валерий Цепион… Так хотя бы умри как римлянин!
Тот силился подняться, но не мог.
Аврелий не протянул ему руку. Напротив, спокойно ожидал с мечом наготове, пока тот поднимется, полагаясь только на свои силы.
— Последнее объятие,
Аврелий молча кивнул. Полководец Восточных легионов обнял его левой рукой за талию, а другую положил на плечо.
— Вале, Публий! — еле слышно произнёс он и последним усилием воли прижался к нему.
— И навсегда, Марк, ave atque vale, — произнёс Аврелий, глубоко вонзив меч ему в грудь.
Как только Валерий упал, сенатор бросился к отважной женщине, лежавшей на полу.
— Зенобия, благодарение богам, ты жива! — позвал он, приподнимая её голову.
— Хозяин… — пошептала она.
— Потерпи, сейчас позову врача!
— Это не страшно, мой господин, — попыталась отговорить его женщина.
— Но ты рискуешь потерять ребёнка, — воскликнул Аврелий, трогая её окровавленную тунику.
— Нет у меня никакого ребёнка, мой господин… — призналась Зенобия. — Парис так боялся утратить твоё доверие, продолжая тайком видеться со мной! Поэтому, опасаясь потерять его, я и убедила его, будто беременна. Теперь всё кончено. Когда он узнает об обмане, не захочет больше знать меня!
— Нет, не говори так. Всё ещё можно исправить, Зенобия. Послушай… — заговорил сенатор, помогая ей подняться.
XXXV
ЗА ДЕСЯТЬ ДНЕЙ ДО АВГУСТОВСКИХ КАЛЕНД
— Хозяин! — управляющий стоял на пороге с мокрыми от слёз глазами.
— Мужайся, Парис. У Зенобии ещё будут дети, — утешил его Аврелий, похлопав по плечу.
— Дело не в этом, хозяин. Если бы она даже совсем не могла иметь детей, это неважно. Дело в том, что я… О боги, ну, как мне сказать тебе об этом! У меня проблема, и очень серьёзная, мой господин. Я никогда не посмел бы прежде заговорить с тобой об этом, я понимал, что этого не следует делать, потому что я — твой управляющий, а она рабыня, которая только вчера получила свободу. Но теперь, когда она спасла тебе жизнь…
— Заплатив за свой благородный поступок высочайшую цену… — напомнил ему сенатор, изображая глубокую печаль.
— Только поэтому я решился попросить тебя… Я знаю, что Зенобия не так уж молода и очень плохо говорит на латинском языке, однако… — тут он в испуге замолчал.
— Продолжай, слушаю тебя, — призвал его Аврелий.
— Понимаешь, трудно объяснить тебе это, мой господин, но дело в том, что я очень привязался к ней и нахожу её такой привлекательной, — покраснел Парис. — Я попытался больше не встречаться с нею, но не получается. Видишь ли, мне так хорошо с ней, так хотелось бы познакомить её со всеми и самому повидаться с её друзьями… Хотелось бы даже жить с нею в одной комнате. Но не могу, потому что на это плохо посмотрят, зная, что я… что она… что мы, короче… Ох, хозяин,
— Могу ли дать тебе совет? — строгим тоном спросил патриций.
— Конечно, мой господин! — отозвался Парис со слабой надеждой в глазах.
— А почему бы тебе не жениться на ней, Парис? — поинтересовался сенатор.
— Какая удивительная мысль, хозяин, только ты мог придумать такое! — просияв, воскликнул управляющий. — Как ты думаешь, а она согласится?
— Спроси её сам. А я, как отец семейства, даю тебе моё благословение.
— О мой господин! — с волнением воскликнул Парис и помчался к Зенобии рассказать о судьбоносном решении проблемы.
Вне себя от радости, Глафира обнимала дочь. Девушка была ошеломлена, когда узнала тайну своего рождения, и теперь пыталась успокоиться, лаская белого котёнка. Понятно, что мысли её оставались далеки от череды разных убийств и витали между женщиной, которую ещё накануне она называла госпожой, и юным ювелиром, ожидавшим её в мастерской. И очень удивилась, когда узнала, что Глафира бесконечно рада, что её дочь не станет куртизанкой, а выйдет замуж за бедняка Мелоса…
Аврелий заметил её отсутствующий взгляд и сразу понял, как поступить, чтобы остаться с прекрасной гетерой наедине.
— Токул сказал мне, что мои чаши будут готовы сегодня. Тебе нетрудно сходить в мастерскую и узнать, как там дела? — спросил он Эбе.
Она не заставила повторять вопрос дважды и, попросив разрешения у матери, поспешила в ювелирную мастерскую.
Сенатор, я обязана тебе жизнью. Если бы ты не вытащил меня из пожара, то сейчас моя дочь осталась бы сиротой! — сказала куртизанка. — Теперь я публично признала её, и если отношения Эбе с подмастерьем Токула продолжатся, то, может быть, вскоре у меня появится внук!
— В самом деле? — засмеялся Аврелий, позаботившись запереть дверь и приказав прислуге не беспокоить его ни по какому поводу. И всё же, вспоминая предыдущие обстоятельства, он невольно призадумался, какая неожиданность на этот раз может помешать столь желанной близости с Глафирой.
— Как я могу отблагодарить тебя, сенатор? — спросила она с сияющей улыбкой.
— Давай придумаем, — ответил Аврелий, обнимая её.
— Да, конечно… — произнесла, она, опуская глаза. — Но дело в том, что когда я бежала вверх по Эсквилинскому холму в поисках дочери, я дала обет целомудрия богине Диане, если она поможет найти её.
— Диане? — удивился сенатор. — Не Венере, не Флоре, не Исиде или какой-нибудь другой, более снисходительной богине?
Диана и в самом деле была единственной среди женских божеств перенаселённого олимпийского пантеона, которая не подпускала к себе богов, героев и полубогов, отчего её нередко называли богиней целомудрия…
— Да, я дала обет девственнице Диане. Я поклялась ей, что изменю свою жизнь, — продолжала Глафира не без некоторого сожаления.
— И хочешь начать именно с меня? — вспыхнул сенатор, не скрывая своего недовольства.