Over the hills and far away

Щербинина Зоя

— Я хочу воспользоваться правом на переписку, — Драко спокойно вошел в камеру и повернулся к надсмотрщику. — Можно мне пергамент, перо и сову?

— Да хоть две, — надсмотрщик пожал плечами и захлопнул решетку камеры. Послышался скрежет запираемого замка и Драко остался совершенно один. За стеной слышалось чье-то пение, но уж этому можно было и не придавать значения.

Драко прислонился лбом к холодной, но не обледеневшей решетке — хвала Мерлину, в его камере было-таки стекло — и с тоской посмотрел вниз. Волны бились о каменистый высокий берег с первобытным остервенением, и Драко хотел бы сейчас стать одной из волн. С ревом бросаться на камень, разлетаться

тысячей брызг, безумствовать от отчаяния и выть от безысходности. Единственное, что удерживало сейчас от надсадного, гортанного крика — это надежда на то, что она оценит его жертву. Он заплатил за ее честь своей свободой, и теперь оставалось лишь ждать того часа, когда все окончится. Десять лет — это не вечность. Десять лет — и он вернется к ней, в плен нежности, ради которой не жалко пожертвовать свободой.

— Перо, пергамент и сова.

Решетка открылась на короткий миг, а после — снова захлопнулась. На жесткой, не застеленной тюремной койке лежал пергамент, рядом стояла чернильница с облезшим пером, а полусонная сова была такой тощей, что Драко всерьез засомневался, сможет ли она взлететь, не говоря уж о том, чтобы доставить его короткое послание по нужному адресу.

«Дорогая моя. Прими мою жертву как единственно возможный дар моей любви. Об одном лишь прошу: приедь. Мне позволено свидание раз в полгода, но без твоих глаз, без касанья твоей руки эти десять лет будут смертельной пыткой. Уж лучше поцелуй дементора, чем жизнь без возможности коснуться твоих губ хоть раз.

Д.»

Несмотря на все опасения, сова все же взлетела, хрипло ухнула и вылетела в окно, оставив Драко с дрожью в сердце наблюдать, как она улетает все дальше и дальше на юг, уменьшается с каждым взмахом крыльев, превращается в точку на горизонте. Наконец, сова окончательно пропала из виду, и Драко вновь опустил голову, устремив взгляд на бушующее море.

***

— Кингсли, мне показалось, или вы были против того, чтобы Драко Малфоя осудили?

Гермиона ворвалась в его кабинет без стука, уселась в кресло напротив Министра и скрестила руки на груди, решительно настроившись не двигаться с места, пока не получит все ответы.

— Знаешь, Гермиона, я не верю в то, что это он пытался пробраться в Отдел Тайн, — тяжело выдохнул Кингсли.

— Тогда почему…

— Потому что он не предоставил ни одной улики и ни одного свидетеля, которые подтвердили бы его непричастность. Более того, Гермиона, ты сама слышала, он признался.

— Я уверена, он сделал это под давлением.

— Я тоже. Но…

— Кингсли, вы не против, если я сама займусь этим делом?

Он поднял голову и смерил ее долгим взглядом.

— Дело закрыто. Нет, если ты хочешь в свободное время копаться в недавнем прошлом Драко Малфоя — Мерлина ради, я не в силах тебе запретить. Но объясни мне, зачем.

— Кингсли, как долго мы боролись с Волдемортом? Что мы говорили все эти годы? О том, как построим прекрасное, справедливое общество — так где же оно? Пусть это Малфой, и пусть многие до сих пор считают, что он не заслуживает прощения. Но он человек и он заслуживает справедливости.

— Гермиона, я не спорю с тобой, я сам не считаю его виновным. Но я не могу переубедить или надавить на всех членов Визенгамота.

Кингсли развел руками, и Гермиона отметила, что у него грустный взгляд.

— Я найду настоящего нападавшего и тогда мы восстановим справедливость. Мы посадим его и освободим Малфоя.

Кингсли кивнул и вернулся к бумагам, от которых Гермиона его отвлекла. Она не возражала. В конце концов, ответы

были получены и пришло время приниматься за дело.

***

Драко изучил скалы за окном до малейших деталей. Хотя дементоров на этом уровне и не было, их дух, их присутствие ощущалось в каждом камне, из которого были сложены эти стены, в каждом глотке затхлого воздуха, от которого сводило легкие, в каждом шевелении и звуке, будь то пение соседа в камере слева, едва различимое бормотание соседа справа или шаги надсмотрщиков. И все же в душе теплилась надежда. Драко смотрел в неизменно серое небо за окном, стараясь не вспоминать каким голубым оно было там, дома, и как она смеялась, запрокидывая голову. Она смеялась голубому небу, белым всклокоченным облакам и Драко. Теперь же он остался в абсолютном одиночестве под этим серым небом — если не брать в расчет соседей с песнями и бормотанием.

— Вернусь. Я вернусь к тебе, слышишь, вернусь, — бормотал он, прижавшись лбом к холодному металлу и чувствуя, как горячка пробирается вдоль позвоночника, как озноб обнимает своими лапами, царапая ребра. Драко откашлялся, выплевывая мокроту вперемешку с собственным отчаянием, и вернулся к созерцанию неба. Появившаяся на горизонте точка стремительно росла, и сердце вздрогнуло, затрепыхалось в грудной клетке, словно птица, жаждущая свободы. «Она ответила», — набатом стучало в голове.

Птица оказалась вовсе не той, что он отправил. Холеная сипуха с мощными крыльями уселась на карниз и требовательно стукнула клювом по решетке. Дрожащими — от холода, определенно — пальцами Драко открыл окно, отвязал от лапы пергамент и торопливо его развернул. Нет.

Этого просто не могло быть. Драко перечитал письмо еще два раза, на всякий случай перевернул его и разочарованно вздохнул. Это была всего лишь Грейнджер. Отчасти из-за нее Драко так заинтересовали собственные руки — никаких сил не хватало на то, чтобы сносить ее жалостливые взгляды. И вот теперь она решила восстанавливать справедливость. Но Драко лучше было оставаться здесь, в Азкабане, лишь бы только честь любимой осталась незапятнанной.

Сова опять стукнула клювом по решетке и нетерпеливо переступила с лапы на лапу. Драко снова перевернул письмо Грейнджер, выдернул перо из чернильницы и нацарапал на обороте одно единственное слово.

Нет.

Ему не нужны ни ее помощь, ни ее поддержка, ни ее жалость, ни даже освобождение — если это растопчет его любимую женщину.

Сова клюнула озябший палец Драко, пока тот привязывал ответ к ее лапе. Птица явно не одобряла ни реакцию, ни ответ, но ничего не могла поделать, кроме как еще раз клюнуть руку, обиженно ухнуть и вылететь в окно. Ее можно было понять: проделать такой путь ради отрицательного ответа было крайне неприятно. Если вообще птица способна понять, что происходит.

— Идиот, — прошипел Драко, злясь на самого себя за такие глупые мысли. — Как птица может понять, что я ответил? Хотя если это птица Грейнджер, мало ли, чему ее научили.

За стенкой снова донеслись стенания, которые сосед явно считал пением. Драко с трудом закрыл окно, опустился на жесткую койку, подобрал под себя ноги и принялся раскачиваться в такт завываниям соседа, обхватив голову руками.

***

— Какой идиот, — пробормотала Гермиона, насыпая совиный корм в клетку Лаэрта. Бедняга слетал в Азкабан и обратно только лишь за тем, чтобы Малфой нацарапал короткое «Нет» на обороте ее послания. Лаэрт нахохлился и отвернулся к стене, явно считая, что хозяйка, обычно рассудительная, на сей раз выбрала крайне неудачного адресата для посланий.