Овраги
Шрифт:
— Здравствуйте, — сказала она сурово.
— Здравствуйте, — ответил Роман Гаврилович, сбрасывая у печи беремя жердин. — Вы, гражданка, по какому вопросу?
— Меня Семен Ионыч прислали. Вам прислуживать.
— Он что, трезвый был или выпивши?
— Кто? Семен Ионыч?
— Да. Семен Ионыч.
— Трезвый. Ему жена пить не дает. Да вам-то что?
— Ступайте к Семену Ионычу и доложите, что я не эксплуататор, а слесарь седьмого разряда и член коммунистической партии. Привык работать своими руками.
— Как
— Точно. Приехал и дров наломал. А что делать? Вечером здесь собираем правление.
— Знаю. Прикажите Семену Ионычу, пущай вам кизяк подвезут. Сам не спохватится. У него разум короткий. Затопить сумеете?
— Чего ж тут уметь?
— Все, значит, можете. Видать, военный?
— Нет, не удостоился. Из уральских казаков, а казаком не стал. У отца на коня денег не было… Чего-то дрова плохо горят.
— У вас лампа есть?
— Чего нет, того нет.
— Как же правление будете проводить? В потемках?
— Об этом не подумал. Тоже разум короткий. Вас величать как?
— Катерина.
— Растопи, Митя, в чайнике снег да приглашай тетю Катерину пить чай,
— Батюшки! Да у вас и воды нет! Ну и жильцов бог послал!
— Мы только приехали, — Митя надулся. — А вы ругаетесь. Как-нибудь разберемся. Верно, папа?
— Ишь ты какой зубастый, — Катерина усмехнулась, запеленала лицо платком и ушла, поглядевшись в зеркало, стоящее на полу.
Дрова разгорались. Митя набрал в чайник снега, протянул озябшие руки к трескучему пламени и сказал:
— А здесь хорошо, папа. Даже лучше, чем в вагоне.
— Лучше-то лучше, — Роман Гаврилович погрел руки о горячую кружку, — а было бы еще лучше, если бы мы помягче разговаривали с тетей Катей.
— А ну ее. Знает, что у нас овец нет, а палки жалеет. Ее, наверное, кто-нибудь поругал, а она на нас зло срывает.
— Ничего не поделаешь, Митя. Дай оглядеться. Наведем порядок.
— Наведем.
Митя продул в окне отталину и увидел, навстречу ветру шла Катерина с коромыслом. На переднем конце качалось ведро, на заднем узел. За спиной вязанка соломы. Слышно было, как она возилась в сенцах, брякала железной дужкой, хлестала платком по косяку — обивала снег; вошла как домой, не постучавшись; поспешно поставила на лавку ведро с плавающим на воде деревянным кругом, бросила на пол узел и с выражением ужаса сунула за пазуху руку. Мите показалось, что ей дурно. А она осторожно вытащила из-за стеганки стеклянный десятилинейный пузырь и, глядя на треугольные полки, перекрестилась. Вслед за тем села на пол, развязала зубами узел. Там оказались бутылка с постным маслом, примус, керосиновая лампа, банка с капустой, свежий кусок свинины, пять картофелин и соль.
— А это тебе, — протянула она Мите моченое яблоко.
— Подожди, Митя, — Роман Гаврилович встал. — Снова от Семена Ионыча?
— Да вы
— Я должен знать, кому платить деньги. Только и всего.
— Куда там! Тут ихнего ничего нет. Не сомневайтесь. Настасья его удавит, если он примус отдаст. И ты, Митя, не бойся. От Чугуевых принесла. Окромя поросятины.
— Постойте, постойте! Вы в каких отношениях с Чугуевым?
— С Федот Федотычем? Да вам-то что?.. Живу у них.
— Как живете?
— Хорошо живу. Вроде в батрачках. И по дому работала, и в товариществе пай имела. А как товарищество разогнали, меня Игнат к себе взял. В общем, хозяйкой жила при Игнате, — вызывающе проговорила она, и карие глаза ее стали почти черными.
— Здесь? В этом доме?
— А где же.
— Понятно. А теперь где хозяйничаете?
— Как Игнат убег, обратно у Федота Федотыча.
— Ясно. Забирайте всю эту музыку и верните своему хозяину.
— Как скажете. — Катерина презрительно усмехнулась. — Может, и воду обратно в реку слить?
— Нет. Воду оставьте. И не ершитесь, пожалуйста, товарищ Катерина, честное слово. Вы должны понять простую вещь, вот здесь, в этой комнате, — Роман Гаврилович широко взмахнул рукой, — будет решаться вопрос о раскулачивании Чугуева.
— Ах, какие благородные! — Катерина искренне рассмеялась. — Не только кулака, а и лампу кулацкую не уважаете. Не по-большевистски светить станет. Не знаю, в каком вы чине, а Федота Федотыча два раза раскулачивать намахивались да оба раза по зубам получали. И Игнат получал. А о Семене и говорить нечего. У Федота Федотыча такой заслон, что и вам его не переломить.
— Там будет видно. А пока что верните Чугуеву все, что взяли.
— Как скажете. Только лампа и примус не евоные, а Игната Васильевича. Покамест его нет, я им хозяйка.
— А продукты? Солома?
— Солому в колхозе выписала. Картошка, масло да соль — действительно, с кулацкого стола. Спросила Федота Федотыча про цену, он засмеялся да рукой махнул.
— А мясо?
— Мясо нынче дешевле репы. Нынче у нас и телят режут, и свиней режут, и овец режут. Раскулачки боятся. По дороге выпросила у бабки поросятинки, думала, угожу.
— Что за бабка?
— Не ваша забота. Хотите — берите, не хотите — сама погрешу, оскоромлюсь.
Вошел Емельян. Глянул на Катерину, сделал вид, что удивился.
— Вот это да! Дня не прошло, а она обратно при начальстве.
— Эх, влепила бы я по твоей симпатичной рожице, — откликнулась она и повернулась к Роману Гавриловичу. — Ну, как решили? Обратно картошку тащить?
— Вот рубль за свинину, а остальные продукты вернете хозяину.
— Какому хозяину? — вскинулся Емельян. — Федоту Федотычу? Да ты в уме, Роман Гаврилович? Катерина у нас член правления. Имеет полное право у кулака картошку реквизировать. Если что, он у меня век не проморгается.