Озарение Нострадамуса
Шрифт:
Рысин готов был взорваться от гнева и возмущения, а следователь продолжала допрос:
— Как случилось, Миша, что в руки к тебе попал отцовский пистолет?
— Я знал, где он лежит, и взял.
— Зачем?
— Чтобы при мне был. И ребятам показать.
— А, показывая, ты целился.
— Нет, не в тех, а в других, что в сторонке стояли.
— Значит, ты выстрелил не в тех, кому показывал оружие, — подвела итог следователь.
— Я не стрелял, — испуганно сказал Миша.
— Кто же выстрелил в мальчиков?
— Пистолет сам выстрелил…
— Но ты снял его с предохранителя?
— Я просто показал, как это
— Ты не понимал, что при снятом предохранителе выстрел последует при малейшем прикосновении к спуску курка?
— Не знал я этого. Не понимаю, как все получилось. Я никогда не стрелял из настоящего пистолета, только по телику видел…
Подполковник Рысин деланно держался за сердце, шагая не перед, а рядом с сопровождавшим его милиционером. Когда закрывали за ним дверь камеры, он крикнул:
— Доложите начальнику, что я настаиваю на разговоре с ним.
Миша явился в камеру заплаканный, а негодующий отец, увидев его, закричал:
— Тебя били? Била эта предвзятая, купленная стерва в погонах!..
— Но горячись, папаша, — приподнялся на нарах «рецидивист». — Ты еще не знаешь, как бьют. Слезами не отделаешься… Нешто битые так выглядят?
Рысин, не слушая его, стучал в дверь, требуя отвести его к начальнику.
Наконец его опять повели в кабинет к майору.
Жена Рысина времени даром не теряла, и ее бурная деятельность выражалась непрерывными звонками телефона в кабинете майора. Тот уже устал от непрерывных разговоров по делу этих Рысиных. Кто только не вмешивался в это дело, не говоря уже о газетчиках, которые с утра уже пытались проскочить на прием. Звонки были и посерьезнее… И когда Рысин старший вошел в кабинет, держа в руке исписанный лист бумаги, майор, приняв от него жалобу и объяснения, предложил ему сесть, сказав при этом:
— Мера пресечения вам и вашему сыну изменена на подписку о невыезде. Вот здесь напишите ее за себя и за вашего несовершеннолетнего сына…
— А как же моя жалоба на следователя, которая и слушать не хотела о несчастном случае и позволяла себе оскорбительные высказывания?
— Следствие переходит к следователю прокуратуры. В детской комнате милиции вашим сыном больше заниматься не будут, — устало сказал майор.
Дома подполковник и его жена жадно просматривали утренние газеты. Во всех был материал, посвященный жуткому случаю, происшедшему в школе, но… почти все объясняли это убийство несчастным случаем и нервным срывом подростка.
— Адвокат самый лучший подключен, — говорила Рысина мужу. — Ты позаботься, чтобы законность хранения твоей коллекции была подтверждена.
— Не беспокойся, — хлопая ее по плечу, отвечал подполковник. — Там не выдадут…
— Я думаю, если адвокат хорошо постарается, то дело уйдет в песок, — помолчав, сказала жена.
— Тут стараться надо не только адвокату, — мрачно ответил Рысин.
По прошествии времени дело об убийстве двух школьников и ранении третьего действительно «ушло в песок», посланное на доследование и проходящее задержки иного рода, называющиеся в народе попросту «проволочками», волокитой. Если протянуть три года, то можно за давностью дело прекратить.
Новый директор школы, назначенный вместо снятого за развал школьной дисциплины (несчастье случилось во время урока), собрал педсовет и внушительно говорил учителям:
— Дисциплина должна быть поднята до надлежащего уровня Доступ в школу будет
Старенькая учительница русского языка и литературы поднялась на том педсовете и сказала:
— В русской литературе прошлого века был поднят звучащий и ныне вопрос «КТО ВИНОВАТ?». Я не знаю, виновата ли тетя Даша или наш бывший директор. Разбирательство дела установит ответственность Рысиных, и отца, и сына. Это не мое дело, я не следователь. Но, как русский человек, отдавший долгую жизнь воспитанию детей, я хотела бы назвать истинно виновных в возможности подобного рода преступлений. Кто учит наших учеников технологии убийств? Кто внушает им, что жизнь человека не дороже тараканьей? Кто? Отвечу: наше государственное и общественное или, как его там называть, коммерческое телевидение, которое наряду с кинематографией со всех экранов обрушивает на подростков жуткие сцены с насилием, преступлениями, убийствами. Кого мы вырастим, отравляемых этими средствами массовой информации, для которых нравственность зрителей — ничего, а ВЫГОДА — все. И они скупают за бесценок заокеанские жуткие боевики, отравляя ими наш русский народ. Так «КТО ВИНОВАТ?», — повторяю я и отвечаю: — ЭКРАННАЯ ОТРАВА, находящаяся в руках безнравственных людей, не думающих, что творят! — И она села при общем молчании. Все были согласны с ней, но никто не выразил этого.
Тети Даши, знавшей наизусть имена, а многих и в лицо, погибших школьников — защитников Москвы, в школьной раздевалке не стало.
Памятная доска в вестибюле не пополнилась новыми именами двух погибших шестиклассников. На чье-то предложение сделать надписи директор отрезал:
— Они не сражались за Родину.
И в самом деле, занесенные в вечные списки героев шли в последний бой, уходя из школы, а эти двое несчастных мальчиков последние шаги сделали, придя в родную школу. Правда, шли они по тому же переулку, спускавшемуся к набережной реки, давшей свое имя городу.
Новелла пятая. «Подайте милостыню ей»
Прямо на улице, на занесенном снегом, давно не чищенном тротуаре, переминаясь с ноги на ногу, стояла пожилая, но все еще красивая женщина в поношенном пальто, торгующая растворимым кофе.
Кинорежиссер, Неля Алексеевна, привычно вглядываясь в лица, в поисках типажа для очередной своей кинокартины, остановилась перед «торговкой», привлеченная ее необычным для такого дела видом.
— Скажите, если не секрет, сколько вы здесь зарабатываете? — спросила она женщину, держащую в замерзших руках банку кофе.
— Какой секрет! Тысяч двадцать в день, не считая того, что приходится платить за место.
— И вам не холодно? — спросила Неля Алексеевна, взглянув на отнюдь не зимнюю обувь «торговки».