Озеро смерти
Шрифт:
Там я спросила, где найти Салли Шимаду — репортера, подписавшего заметку насчет смерти Йоргенсена. Остро нуждаясь в информации, я надеялась либо получить то, что искала, либо постараться склонить журналистку разобраться в сути события.
Шимада вошла в холл широким атлетическим шагом. Молодая девушка с энтузиазмом активной общественницы. Наверное, белой водолазкой и юбкой в клетку она хотела придать себе какой-то лоск. Черные, падавшие густой волной волосы и лицо с угловатыми чертами, скорее резкими, чем привлекательными. Пожатие руки оказалось крепким.
— У меня есть новости,
— Заявление «Оставшихся» о его гомосексуальных наклонностях?
— Нет, совсем иной ракурс. Свидетельства очевидца.
— Чьи?
— Мои.
Лицо журналистки засветилось от радостного возбуждения. Просто «Мисс Калифорния». Этой девочке никогда не выиграть в покер. Она быстро проговорила:
— Давайте с самого начала.
Наша беседа шла под запись. Среди редакционного гула я сидела за столом Шимады, описывая службу в церкви «Оставшихся», и старалась передать возникшую у меня тревогу и зловещее ощущение. И наконец дошла до момента, когда Исайя Пэкстон и Курт Смоллек поволокли меня на выход и как в церковь ворвался Йоргенсен.
Салли слушала очень внимательно. Перегнувшись через стол, она смотрела на меня, не мигая, колючими и проницательными глазами. Я замолчала, и пауза продолжалась довольно долго.
— В ту же секунду Йоргенсен начал кричать, — сказала я.
Шимада расставила руки шире.
— Кричать?
Я замолчала. Как и большинство репортеров, Шимада должна была заполнить паузу.
— Он сказал что-то особенное? Назвал ли он имена? — спросила она.
— Например?
— Мэл Калаян.
Я не понимала, о ком речь, и журналистка повторила еще раз:
— Мэл Калаян, доктор медицины. Убит прошлым летом. Гомосексуалист. Его похороны также пикетировали «Оставшиеся».
Наконец я вспомнила, что читала об этом деле.
— Нет, Йоргенсен не называл Калаяна. А что, должен был?
— Они были партнерами по клинике. Калаяна убили при налете на их офис в июле минувшего года. Говорили, он застал какого-то парня за кражей наркотиков. И еще: у Калаяна была связь с Йоргенсеном.
Я не могла скрыть изумления.
— Это ни для кого не секрет. Они и сами не скрывали, отчасти даже бравировали этим. Одевались у Ральфа Лорена и вместе покупали недвижимость.
Я задумалась.
— Считаете, Йоргенсена доконала тоска?
— У меня есть объяснение. Он умер потому, что смог наконец противостоять «Оставшимся». Довольно трагично.
Могу поспорить, Салли уже прикидывала контуры очередной статьи. Наверняка со всем необходимым пафосом и соблюдая политкорректность. Я решила сыграть еще одну карту:
— Сколько оставалось жить Йоргенсену? Ну, если бы его не сбила машина.
Да, покер стал бы для Шимады настоящим фиаско. Откинувшись на стуле, она раскрыла рот от изумления.
Я спросила:
— Что, в больнице вам ничего не сказали?
Салли беспомощно захлопала глазами. У журналистки был такой вид, словно она оказалась на людях в юбке, случайно прихваченной колготками. Я поняла, что Шимада вообще не разговаривала с медперсоналом. Статья была написана непосредственно по тексту больничного пресс-релиза.
— Что
Замешательство журналистки стало явным. Наконец она спросила:
— А чем он болел?
— Я не знаю.
— А почему решили, что Йоргенсен был так плох?
— Вы когда-нибудь общались с тяжелобольными людьми? Нет?
Мое поведение было неоправданно жестким, но совершенно ясно, что Шимаде нужен хороший шлепок по заднице.
Взяв карандаш, она принялась делать записи. Затем, восстанавливая свой имидж, Салли сказала:
— Знаете, мы работаем не с каждым из приходящих сюда свидетелей. Скажите, каков ваш интерес в этом деле?
— Это не для записи. Я хочу разобраться в намерениях «Оставшихся», чтобы мой племянник каким-либо образом не оказался у них в руках.
Кивнув, Шимада приняла мои объяснения.
— Видите ли, Салли, здесь дело куда сложнее, чем кажется на первый взгляд. Чету Вайомингов действительно потрясло известие о смерти Йоргенсена.
Карандаш журналистки замер.
— Откуда вы знаете?
Я встала.
— Проверьте факты, которые я сообщила. Если они достойны изучения, позвоните. Телефон есть в справочнике.
Я проследовала на выход, уверенная, что еще услышу Салли Шимаду.
В тот же вечер мы с Джесси решили поесть мексиканской толченой кукурузы с красным перцем и взяли Люка с собой на Плайя-Азул, а затем угостили ребенка мороженым в Пасео-Нуэво. Мальчик охотно делился школьными новостями. Я с болью думала о том, что скоро придется со всем этим попрощаться: с его рассказами о классе, с записками от учителя, которые он прятал на самом дне рюкзака, и с двадцатью другими шестилетками, имена которых я так и не успела выучить. Джесси слушал наши разговоры, но, казалось, его занимали другие мысли. Люк вприпрыжку шел впереди, роняя на асфальт разноцветные кляксы фруктового мороженого. Только оказавшись на Стейт-стрит, я решила спросить Джесси, что его беспокоит.
Джесси пожал плечами:
— Работа и кариес. И задолбала бездуховность нации.
— А пастор Пит?
— Тоже красавец. Мистер Добродетель-и-Чистота, защитник своего неподражаемого ансамбля. Такие гнали других в Бухенвальд.
— Извини, что тебе пришлось поехать со мной.
— Думаю, твоя виновность еще не доказана — так, эпизод. Но ты слишком торопишься убиться головой о стену.
Я хлопнула Джесси по руке, и он сказал:
— Могло случиться хуже, если бы пастор Пит решил меня исцелить.
Положив руку Джесси на плечо, я заставила его замолчать. Джесси не был злым, однако то, с чем он боролся при помощи медикаментов, время от времени прорывалось в поведении. Я подумала, что сюжет с пастором Питом мог оказаться каплей, переполнившей сосуд его терпения. По тротуару рядом с нами шли люди. Из окон ближайшего кафе падал золотой свет, слышались латиноамериканские ритмы, навязчивые и замысловатые. Взяв лицо Джесси в свои ладони, я поцеловала его губы.
— Уже лучше, — сказал Джесси. — Обо мне не беспокойся. Подумай о другой вине. Например, о своем вкладе в озоновую дыру.