Ожерелье королевы
Шрифт:
Мария Антуанетта чуть ли не бросилась к зеркалу; увидев себя, она пришла в восторг.
Ее изящная шея, столь же гибкая, как у Джейн Грей [102] , изысканная, как стебель лилии, шея, которой, подобно цветку Вергилия, суждено было пасть под ударом стального лезвия, с непередаваемым изяществом несла в обрамлении вьющихся золотистых локонов струю мерцающих огней. Жанна осмелилась приоткрыть плечи королевы, чтобы последние ряды бриллиантов легли на мраморную грудь. Да, то была блистательная королева и прекрасная женщина.
102
Джейн Грей (1537–1554) – правнучка английского короля Генриха VII Тюдора, которую герцог Нортумберлендский в обход прав Марии Тюдор в 1553 г. возвел на английский престол. Собрав армию, Мария Тюдор свергла Джейн Грей и казнила ее вместе с герцогом Нортумберлендским. В 1834 г. французский живописец Жан Деларош выставил картину «Казнь Джейн Грей», которую, очевидно, и имеет в виду А. Дюма.
– Достаточно, достаточно.
– Оно коснулось вашего величества и больше не может принадлежать никому! – воскликнул Бемер.
– Это невозможно, – твердо заявила королева. – Господа, я немножко поиграла с бриллиантами; но продолжать игру было бы ошибкой.
– У вашего величества есть достаточно времени, чтобы свыкнуться с этой мыслью, – вкрадчиво произнес Бемер. – Завтра мы вернемся.
– Позже платить – все равно платить. И потом, что значит позже платить? Вы же торопитесь. С вами, вне всяких сомнений, расплачиваются на самых выгодных условиях.
– Да, ваше величество, наличными, – мгновенно ответил Бемер.
Торговец всегда остается торговцем.
– Забирайте! Забирайте! – воскликнула королева. – спрячьте бриллианты в футляр. Живей! Живей!
– Ваше величество, очевидно, забыли, что подобный драгоценный убор – это деньги. И через сто лет ожерелье будет стоить столько же, сколько сейчас.
– Графиня, дайте мне полтора миллиона ливров, – с принужденной улыбкой обратилась королева к Жанне, – и тогда посмотрим.
– Ах, если бы они у меня были! – вскричала Жанна и умолкла. Многословные излияния всегда проигрывают умелой недоговоренности.
Напрасно Бемер и Босанж добрых четверть часа укладывали и закрывали ожерелье, королева не встала, не подошла к ним.
И все же по ее взволнованному лицу, по молчанию было ясно: борьба с собой дается ей трудно.
Королева, как всегда, когда она испытывала досаду, схватила книгу и, не читая, перелистала несколько страниц.
Попросив позволения удалиться, ювелиры задали вопрос:
– Ваше величество отказывается?
– Да, и еще раз да, – вздохнула Мария Антуанетта, на сей раз уже явно.
Ювелиры ушли.
Жанна заметила, что королева нервно постукивает ногой по бархатной подушке: на ней даже была небольшая вмятина.
«Страдает», – подумала графиня, стоя на том же месте.
Вдруг королева поднялась, обошла комнату и остановилась перед Жанной, которая гипнотизировала ее взглядом.
– Графиня, – отрывисто произнесла она, – похоже,
Жанна почтительно поклонилась и, пятясь, дошла до двери.
– Но я подумаю о вас, – милостиво добавила королева. Жанна приложилась губами к ее руке так, словно тем самым вручала ей сердце, и вышла, оставив королеву во власти огорчений и расстройства.
«Огорчение бессилия, расстройство от неутоленного желания, – мысленно сказала себе Жанна. – И она – королева! О нет, она – женщина!» С этой мыслью графиня покинула дворец.
18. Два честолюбия, готовые перейти в любовь
Жанна хоть и не была королевой, но была женщиной.
Поэтому, расположившись в карете, она принялась сравнивать прекрасный Версальский дворец, богатую, роскошную обстановку с бывшей своей комнатой на пятом этаже на улице Сен-Жиль, величественных лакеев – со своей старой служанкой.
Но почти мгновенно жалкая мансарда и старуха служанка растаяли в тумане прошлого, подобно тем видениям, что, исчезнув, перестают существовать. И Жанне представился ее домик в Сент-Антуанском предместье, такой изысканный, такой изящный, такой комфортабельный, как сказали бы в наши дни, и лакеи, пусть не в так богато расшитых ливреях, но столь же почтительные и услужливые. Этот дом и эти лакеи были ее собственным Версалем, там она была королевой не меньше, чем Мария Антуанетта; любое ее желание, если только оно не выходило за пределы, нет, не скажем, необходимого, но разумного, исполнялось так же точно и быстро, как если бы у нее был скипетр.
Эти мысли способствовали тому, что Жанна вернулась к себе с сияющим лицом и улыбкой на устах. Час был еще не поздний; она взяла бумагу, перо, чернила, написала несколько строчек, вложила листок в надушенный тонкий конверт и позвонила.
Звонок не успел умолкнуть, а дверь уже отворилась, и на пороге появился лакей.
– Да, я была права: даже королеве служат не лучше, – пробормотала Жанна, после чего, протянув конверт, сказала: – Письмо его высокопреосвященству кардиналу де Рогану.
Лакей подошел, взял конверт и, не произнеся ни слова, с безмолвной исполнительностью, отличающей слуг из хороших домов, вышел.
Графиня впала в глубокую задумчивость, но причина последней была отнюдь не новой – она была связана с мыслями, которые Жанна обдумывала в дороге.
Не прошло и пяти минут, как в дверь заскреблись.
– Войдите! – крикнула графиня де Ламотт. Появился тот же лакей.
– В чем дело? – поинтересовалась г-жа де Ламотт с легким недовольством, оттого что приказ ее до сих пор не исполнен.
– Я вышел, чтобы исполнить приказ вашего сиятельства, – доложил лакей, – а в дверь как раз стучится его высокопреосвященство. Я сказал, что послан к нему во дворец. Он взял у меня письмо вашего сиятельства, прочитал и выскочил из кареты, сказав: «Отлично! Доложите обо мне».
– И что же дальше?
– Его высокопреосвященство здесь, он ждет, угодно ли будет вашему сиятельству принять его.
Губы графини тронула чуть заметная улыбка. Секунды через две она с явным удовлетворением сказала: