Ожерелье королевы

Дюма-отец Александр

– А разве я вам сказал, что здесь никого не было?

– Но женщина, доктор, женщина?

– Само собой, женщина, если только вы не придерживаетесь мнения, что к женщинам можно причислить лишь тех, кому еще нет сорока.

– Значит, той, что сюда приходила, сорок лет? – воскликнула Андреа, впервые облегченно вздохнув.

– Сказав «сорок», я скинул добрых пять-шесть лет, но надо же быть галантным по отношению к своим друзьям, а госпожа де Мизери – мой друг, и даже хороший.

– Госпожа де Мизери?

– Естественно.

– Это

она приходила?

– А чего ради я стал бы скрывать, если бы сюда приходила какая-нибудь другая женщина?

Так…

– Поистине, все женщины одинаково непостижимы. Я-то полагал, что знаю хотя бы вас. Но выходит, и вас я знаю ничуть не лучше, чем других. Это просто ужасно.

– Милый, добрый доктор!..

– Ладно, довольно. Перейдем к делу.

Андреа встревоженно взглянула на него.

– Так что же, ей стало хуже? – осведомился доктор.

– Кому?

– Бог мой, да королеве же!

– Королеве?

– Да, ей. Потому госпожа де Мизери и приходила только что ко мне: королева задыхается, у нее сердцебиение. Очень неприятная болезнь, милая моя барышня, и неизлечимая. Так рассказывайте, что с нею, коль она вас прислала, и пойдем к ней.

И доктор Луи недвусмысленно выказал желание удалиться с места, где происходил этот разговор.

Однако Андреа, дыхание которой стало куда спокойнее, мягко остановила его.

– Нет, дорогой доктор, я пришла не по поручению королевы, – сказала она. – Я даже не знала, что ей плохо. Бедная королева! Если бы я знала… Простите, доктор, я сама не понимаю, что говорю.

– Да, я заметил.

– Мало того, я не понимаю, что со мной происходит.

– Зато я знаю, что происходит с вами: вы дурно себя чувствуете.

И действительно, Андреа отпустила руку доктора, и ее похолодевшая рука безвольно повисла, а сама она, залившись бледностью, пошатнулась.

Доктор поддержал ее, помог собраться с силами.

Андреа произвела над собой героическое усилие. Этот могучий дух, который не могли сломить ни моральные, ни физические страдания, был подобен стальной пружине.

– Разве вы не знаете, доктор, – спросила она, – что я ужасно нервная и темнота вызывает во мне чудовищный страх? В темноте я впадаю в странное состояние, вроде как сейчас.

– Так какого дьявола вы торчите в темноте? Кто вас заставляет? Никто и ничто не принуждало вас сюда идти.

– Я не говорила «ничто», я сказала только «никто».

– Ах, какие тонкости, дорогая моя больная. Этак мы ни к чему не придем. Перейдем к делу, тем более если оно у вас долгое.

– Доктор, я прошу у вас всего десять минут.

– Хорошо, пусть будет десять минут, но только не стоя, мои ноги решительно протестуют против такого рода бесед. Давайте присядем.

– Где?

– Да вот хотя бы на банкетке в коридоре, если вы не против.

– Доктор,

а вы уверены, что нас никто не услышит? – испуганно спросила Андреа.

– Никто.

– И раненый, который лежит там? – тем же тоном продолжала Андреа, указывая на комнату, погруженную в синеватый полумрак, сквозь который девушка безуспешно пыталась проникнуть взглядом.

– И этот бедный юноша тоже, – ответил доктор. – Скажу больше: если кто-то нас паче чаяния может подслушать, то это явно будет не он.

– Господи! Ему так плохо? – воскликнула Андреа, прижав руки к груди.

– Я сказал бы, состояние его не самое лучшее. Но давайте говорить о том, что привело сюда вас. И поскорей, дитя мое, поскорей. Вы же знаете, меня ждет королева.

– Но мне кажется, доктор, – вздохнув, промолвила Андреа, – мы об этом и говорим.

– Ах вот как… Господин де Шарни?

– Да, доктор, речь идет о нем, и я пришла узнать у вас, как он себя чувствует.

Доктор Луи, в общем-то, должен был ожидать такого ответа, но молчание, с каким он его воспринял, очень смахивало на ледяное. На самом-то деле в этот миг он сопоставлял поступок Андреа и поступок королевы, придя к выводу, что обеими женщинами двигало одно и то же чувство, а по симптомам он, как ему казалось, распознал, что чувство это – страстная любовь.

Андреа, не знавшая про визит королевы и не имевшая возможности прочесть мысли доктора, исполненные грустной благожелательности и милосердного сострадания, сочла это молчание за неодобрение, выраженное, быть может, чересчур сурово, и хотя доктор не промолвил ни слова, она гордо выпрямилась.

– Мне кажется, доктор, вы должны извинить мой поступок, – сказала она. Господин де Шарни получил рану на дуэли, и рану эту нанес ему мой брат.

– Ваш брат? – удивился доктор Луи. – Вы хотите сказать, что господин Филипп де Таверне ранил господина де Шарни?

– Да.

Но я не знал этого обстоятельства.

– Теперь, когда вы знаете его, у вас, надеюсь, нет оснований сомневаться в том, что мне необходимо знать состояние здоровья господина де Шарни.

– Разумеется, дитя мое, – согласился добряк доктор, обрадованный тем, что у него появилась возможность быть снисходительным. Я не знал, не мог знать истинную причину.

На двух последних словах он сделал нажим, давая понять Андреа, что принимает ее объяснение с весьма большой долей сдержанности.

– Доктор, – попросила Андреа, положив обе ладони на руку собеседника и глядя ему в лицо, – скажите мне все, что вы думаете.

Но я уже сказал. Почему я должен что-то утаивать?

– Дуэль между двумя дворянами – вполне обычное дело, такое случается ежедневно.

– Единственное, что может придать дуэли особое значение, это если наши молодые люди дрались из-за женщины.