Ожерелье королевы
Шрифт:
– Да ведь это так просто узнать, монсеньор, – возразила Жанна, указывая кардиналу на стол с письменными принадлежностями. – Сядьте и спросите это у нее самой.
Кардинал в восторге схватил Жанну за руку.
– Вы передадите ей письмо? – спросил он.
– Кто же за это возьмется, если не я?
– И вы… обещаете, что она ответит?
– Если вы не получите ответа, откуда вам будет знать, что делать дальше?
– О, в добрый час! Вот теперь я вас люблю, графиня.
– Неужто? – отозвалась она с лукавой улыбкой.
Он
– Если так пойдет и дальше, – заметила Жанна, – вы никогда не кончите.
– Видите ли, графиня, я опасаюсь переполняющей меня нежности – как бы она не утомила королеву.
– Ну, – с иронией в голосе возразила Жанна, – если вы напишете со всей дипломатичностью, то и ответ получите уклончивый. Дело ваше.
– Да, правда: вы истинная женщина, вы наделены и умом, и сердцем. Погодите, графиня, к чему нам скрытничать с вами – вы ведь и так знаете нашу тайну?
– В самом деле, – улыбнулась она, – какие уж тут секреты.
– Читайте поверх моего плеча; я буду писать, а вы сразу читайте; поймите, у меня горит сердце и перо вот-вот прожжет бумагу.
Кардинал принялся писать, из-под его пера вышло такое пламенное и сумасбродное послание, изобилующее любовными упреками и опасными признаниями, что Жанна, читавшая слово за словом, сказала себе, когда он кончил и поставил подпись: «Я не отважилась бы продиктовать ему то, что он написал».
Кардинал перечел и спросил Жанну:
– Так будет хорошо?
– Если она любит вас, – отвечала предательница, – завтра вы об этом узнаете; а теперь успокойтесь.
– Да, я успокоюсь – до завтра.
– Большего я и не прошу, монсеньор.
Она взяла запечатанное письмо, позволила монсеньору расцеловать себя в оба глаза и к вечеру вернулась домой.
Дома она разделась, освежилась и стала размышлять.
Дела шли именно так, как она наметила.
Еще два шага – и она у цели.
Кто из двоих мог оказаться для нее лучшим прикрытием – королева или кардинал?
После сегодняшнего письма кардинал не посмеет обвинить графиню де Ламотт, когда она рано или поздно заставит его уплатить за ожерелье.
Если допустить, что кардинал с королевой встретятся и объяснятся, разве они посмеют погубить графиню де Ламотт – обладательницу столь постыдной тайны?
Королева смолчит и решит, что кардинал ее ненавидит; кардинал подумает, что королева кокетничает; но если даже дело дойдет до объяснения, они будут вести разговор при закрытых дверях, и если подозрение коснется графини де Ламотт, она под этим предлогом тут же удалится за границу и обратит бриллианты в круглую сумму в полтора миллиона.
Кардинал поймет, что бриллианты присвоила Жанна; королева догадается об этом; но выгодно ли им предавать огласке дело, так тесно связанное с парком
Правда, для того чтобы как следует себя обезопасить, одного письма мало. Кардинал – отменный сочинитель, он напишет их еще семь или восемь.
Что до королевы, то может статься, она в эту самую минуту вместе с г-ном де Шарни кует оружие против Жанны де Ламотт!
В худшем случае все эти тревоги и ухищрения вынудят графиню к бегству: Жанна заранее готовила себе путь к отступлению.
Прежде всего, когда истечет срок платежа, ювелиры оповестят об этом. Королева обратится прямо к г-ну де Рогану.
Каким образом?
Через Жанну? Это неизбежно. Жанна предупредит кардинала и предложит ему уплатить. Если он откажется – пригрозит предать огласке письма; он уплатит.
После уплаты бояться больше нечего. Угроза публичного скандала останется, и надо будет до конца использовать все возможности интриги. Здесь можно добиться чего угодно. Честь королевы и князя церкви за полтора миллиона – это чересчур дешево. Жанна была убеждена, что получит и три миллиона, если пожелает.
Почему же графиня была так убеждена в успехе своей интриги?
По одной причине – кардинал не сомневался, что три ночи кряду видел в уголке версальского парка королеву, и ничто на свете не могло раскрыть прелату глаза на его заблуждение. Существует только одно доказательство обмана, живое, неопровержимое доказательство, но Жанна его устранит.
Дойдя до этого в своих рассуждениях, графиня подошла к окну и увидела на балконе снедаемую беспокойством и любопытством Оливу.
«А теперь займемся ею», – подумала Жанна, нежно приветствуя свою сообщницу.
Графиня подала Оливе условный знак, чтобы та вечером сошла вниз.
Олива, в восторге от такого официального приглашения, вернулась к себе в спальню; Жанна вновь углубилась в размышления. Всем интриганам свойственно уничтожать орудия, которые становятся бесполезны; но большинство губят при этом себя: они или исторгают у изничтожаемого орудия стоны, нарушающие тайну, или уничтожают его не до конца, так что потом им могут воспользоваться другие.
Жанне подумалось, что малютка Олива слишком любит жизнь и не даст себя уничтожить безропотно.
Необходимо сочинить для нее две сказочки – одну, чтобы она решилась на бегство, и другую, чтобы ей самой очень захотелось сбежать.
Трудности возникали на каждом шагу; но есть умы, для которых преодолевать трудности такое же удовольствие, как для других – ходить по розам.
Хоть Олива очень обрадовалась обществу новой подруги, радость се была относительна: глядя на эту дружбу из окна тюрьмы, она находила в ней очарование. Но искренняя Николь не скрыла от подруги, что предпочла бы гулять при свете дня, под лучами солнца, словом, что все приманки свободной жизни милее ей, чем ночные прогулки и поддельное королевское величие.