Ожерелье королевы

Дюма-отец Александр

– Я не отказываюсь платить, государь, – отвечал г-н де Роган. – Королева не опровергает этого, значит, надо думать, что это правда.

И в завершение своих слов и своей мысли он улыбнулся с еще большим презрением, чем в первый раз.

Королева затрепетала. Презрение кардинала не могло ее оскорбить – ведь оно было незаслуженно, но оно могло быть местью порядочного человека, и ей стало страшно.

– Господин кардинал, – вновь заговорил король, – как бы то ни было, в деле имеется поддельная расписка,

скрепленная фальшивой подписью королевы.

– Есть еще и другая фальшивка, – воскликнула королева, – которую также можно вменить в вину благородному дворянину! Она удостоверяет от имени ювелиров, что ожерелье к ним вернулось.

– Королева, – отвечал г-н де Роган все с тем же презрением, – вольна приписывать мне обе фальшивит; тот, кто подделал одну расписку, мог подделать и две, какая разница?

Королева едва сдержала негодование, король жестом велел ей успокоиться.

– Берегитесь, – вновь сказал он кардиналу, – вы усугубляете свое положение, сударь. Я говорю вам: оправдывайтесь! А вы как будто хотите кого-то обвинить.

Кардинал на мгновение задумался, потом, изнемогая под бременем этой загадочной клеветы, невыносимой для его чести, произнес:

– Оправдываться? Ни за что.

– Сударь, известные вам люди утверждают, что у них похищено ожерелье; вы предлагаете уплатить за него и тем самым признаете свою вину.

– Кто в это поверит? – с великолепным высокомерием отрезал кардинал.

– Поверят, сударь, хоть вы и не допускаете подобной мысли.

И лицо короля, обычно столь добродушное, исказила гневная судорога.

– Государь, мне ничего не известно о том, что говорят, ничего не известно о том, что произошло; я могу лишь утверждать, что ожерелья у меня нет; могу утверждать, что бриллианты находятся у человека, который должен был бы в этом признаться, но не желает и вынуждает меня напомнить ему слова Писания: зло обратится на голову того, кто его совершил.

При этих словах королева сделала такое движение, словно хотела взять короля за руку; он сказал ей:

– Сударыня, правда либо на вашей стороне, либо на стороне кардинала. Еще раз спрашиваю: ожерелье у вас?

– Нет! Клянусь честью моей матери, жизнью моего сына! – отвечала королева.

С огромной радостью выслушав этот ответ, король обернулся к кардиналу.

– В таком случае, сударь, коль скоро вы не желаете обратиться к моему милосердию, вами займется правосудие, – сказал он.

– В королевском милосердии нуждаются преступники, государь, – отвечал кардинал, – я предпочитаю правосудие.

– Вы ни в чем не хотите сознаться?

– Мне нечего сказать.

– Но послушайте, сударь, – воскликнула королева, – ваше молчание ставит под удар мою честь!

Кардинал безмолвствовал.

– Ну что ж, а вот я молчать не стану, – продолжала королева. – Молчание его высокопреосвященства

жжет меня, как огонь, оно свидетельствует о великодушии, в котором я не нуждаюсь. Узнайте, государь, что преступление кардинала состоит вовсе не в том, что он продал или украл ожерелье.

Г-н де Роган поднял голову, его лицо покрылось бледностью.

– Что это значит? – с тревогой в голосе спросил король.

– Государыня! – пробормотал потрясенный кардинал.

– Ах, никакие доводы, никакие страхи, никакая слабость не замкнет мне рта: сердце приказывает мне кричать на весь свет о моей невиновности.

– О вашей невиновности! – отозвался король. – Сударыня, да у кого достанет дерзости или низости, чтобы вынудить ваше величество к оправданиям!

– Государыня, умоляю вас! – сказал г-н де Роган.

– А, вы задрожали. Значит, я угадала верно: потемки выгодны вашим интригам! А мне любезней яркий свет. Государь, потребуйте от господина де Рогана, чтобы он повторил при вас то, что недавно говорил мне здесь, на этом месте.

– Ваше величество, берегитесь! – вырвалось у кардинала. – Вы переходите границы.

– Как вы сказали? – высокомерно оборвал его король. – Где вы слышали, чтобы с королевой говорили в таком тоне? Я, по-моему, себе этого не позволяю.

– В том-то и дело, государь, – вмешалась Мария Антуанетта. – Его высокопреосвященство говорит с королевой в таком тоне, потому что утверждает, будто имеет на это право.

– Вы, сударь! – прошептал король, становясь мертвенно-бледным.

– Он! – презрительно воскликнула королева. – Он!

– У его высокопреосвященства имеются доказательства? – осведомился король, на шаг приблизившись к принцу.

– У господина де Рогана, по его словам, есть письма! – пояснила королева.

– Говорите, сударь! – настаивал король.

– Письма! – не владея собой от ярости, воскликнула королева. – Предъявите письма!

Кардинал провел рукой по лбу, по которому струился ледяной пот; казалось, он вопрошает Господа, как в одном создании могут соединяться такая отвага и такая испорченность. Однако он молчал.

– Но это еще не все, – продолжала королева, под влиянием великодушного негодования забыв об осторожности. – его высокопреосвященство удостоился свиданий.

– Сударыня! Помилуйте! – простонал король.

– Устыдитесь! – подхватил кардинал.

– Что ж, сударь, – обратилась к нему королева, – если вы не последний негодяй на земле, если для вас есть что-то святое, значит, вы располагаете доказательствами, так предъявите их.

– Нет, сударыня, у меня их нет.

– Неужели ко всем преступлениям вы прибавите еще это? Неужели вы без конца будете меня позорить? У вас есть пособница, сообщница, свидетельница всех ваших дел? Назовите ее нам.