Ожерелье королевы
Шрифт:
Последнее слово она шепнула на ухо Филиппу, сопроводив его веселым поцелуем, а затем легко и беззаботно упорхнула на лестницу, которая вела в ее покои.
Оставшись один, Филипп приложил ухо к двери, которая вела в гостиную, и стал слушать.
Граф де Шарни был уже в гостиной. Он медленно мерил шагами паркет; казалось, он не столько ждал, сколько размышлял.
Затем в гостиную вошел г-н де Таверне-отец; он приветствовал графа изысканно вежливым, но сдержанным поклоном.
– Чему обязан честью вашего
– Я прибыл к вам по торжественному поводу, сударь, и прошу меня извинить, что мой дядя, байи де Сюфрен, не приехал со мною вместе, как подобало бы при таких обстоятельствах.
– Право, я принимаю ваши извинения, мой дорогой господин де Шарни, – пролепетал барон.
– Я сознаю, что с той просьбой, с какой я намерен к вам обратиться, уместнее было бы прибыть нам обоим.
– Что же это за просьба? – спросил барон.
– Имею честь, – произнес Шарни твердым голосом, – просить у вас руки вашей дочери, мадемуазель де Таверне.
Барон подскочил на месте. Глаза у него заблестели, он жадно ловил каждый звук голоса графа де Шарни.
– Моей дочери… – прошептал он. – Вы сватаетесь к Андреа?
– Да, господин барон, если мадемуазель де Таверне не питает отвращения к этому союзу.
«Вот оно что! – подумал старик. – Значит, Филипп уже в такой чести, что один из его бывших соперников желает извлечь из этого выгоду, женившись на его сестре. Ей-богу, недурной ход, господин де Шарни!»
Вслух с улыбкой он отвечал:
– Ваше желание – такая честь для нашего дома, ваше сиятельство, что я уступаю ему с большой радостью, насколько это в моей власти; мне остается уведомить дочь, дабы вы поскорее пришли к окончательному согласию.
– Сударь, – холодно возразил граф, – полагаю, что это был бы излишний труд. Королева изволила самолично справиться у мадемуазель де Таверне о ее намерениях, и ответ вашей дочери оказался для меня благоприятен.
– Ах, вот как! – воскликнул восхищенный барон. – Сама королева…
– Да, сударь, сама королева соблаговолила посетить аббатство Сен-Дени.
Барон встал.
– Мне остается, граф, дать вам отчет о состоянии мадемуазель де Таверне. Документы касательно наследства, доставшегося ей от матери, хранятся у меня наверху. Ваша невеста небогата, граф, и, прежде чем принять окончательное решение…
– Излишние заботы, господин барон, – сухо отвечал Шарни. – Я богат за двоих, а когда речь идет о такой женщине, как мадемуазель де Таверне, торг неуместен. Напротив, я, со своей стороны, хотел дать вам отчет, господин барон, о своем состоянии.
Не успел он договорить, как дверь будуара отворилась, и на пороге показался бледный, смятенный Филипп; одну руку он спрятал на груди, другая была судорожно стиснута в кулак.
Шарни церемонно раскланялся
– Сударь, – сказал он, – мой отец был прав: мы оба должны дать вам необходимые разъяснения. Пускай барон поднимется наверх за бумагами, а я тем временем буду иметь честь потолковать с вами подробнее о нашем деле.
И взглядом, исполненным непреодолимой властности, Филипп приказал барону удалиться; тот, предвидя подвох, нехотя вышел.
Филипп проводил отца до дверей из малой гостиной, желая убедиться, что за дверью никого не будет. Затем он заглянул в будуар и, уверившись, что никто не слушает, кроме гостя, сказал, скрестив руки на груди и глядя графу в глаза:
– Господин де Шарни, как вы посмели свататься к моей сестре?
Оливье отпрянул и залился румянцем.
– Вы хотели получше скрыть свою связь с женщиной, которую преследуете и которая вас любит? Или надеялись, что люди не заподозрят женатого человека в том, что у него есть любовница?
– Сударь, право… – пролепетал униженный Шарни, у которого подгибались колени.
– Или вы рассчитываете, что ваша любовница приблизит к себе вашу жену и вам легче станет встречаться с нею, с вашей обожаемой возлюбленной?
– Сударь, вы переходите границы!
– Или, быть может, и я склонен думать именно так, – продолжал Филипп, наступая на Шарни, – вы знаете, что, сделавшись вашим шурином, я не придам огласке все, что мне известно о вашей недавней связи?
– Все, что вам известно? – в ужасе воскликнул Шарни. – Берегитесь! Берегитесь!
– Да, – все более распаляясь, продолжал Филипп, – мне известно все: и то, что вы сняли егермейстерский дом, и ваши тайные прогулки по версальскому парку ночью, и вздохи, и пожимания рук, и нежные взгляды у калитки…
– Сударь, заклинаю вас! Вы ничего не знаете, сударь, признайтесь, что вам ничего не известно!
– Это мне-то ничего не известно? – с убийственной иронией вскричал Филипп. – Да ведь я прятался в зарослях за самой калиткой, что позади купальни Аполлона, когда вы вышли оттуда под руку с королевой.
Шарни сделал два шага как человек, сраженный смертельным ударом, который ищет опоры.
Филипп в молчании сверлил его яростным взглядом.
Пускай он страдает, этот соперник, пускай хоть мимолетной мукой искупит те часы незабываемого блаженства, которых не мог ему простить Филипп.
Наконец Шарни оправился от потрясения.
– Что ж, сударь, – произнес он, – даже после ваших слов я прошу у вас руки мадемуазель де Таверне. Если бы я был низким искателем выгод, если бы я стремился к этому браку ради себя самого, как вы только что предположили, я был бы таким негодяем, что боялся бы человека, который держит в руках мою тайну и тайну королевы. Но королеву нужно спасти, сударь, иного выхода нет.