Ожерелье Монтессумы
Шрифт:
И вы уже сталкивались с висячими замками?
— На раскопках чего только не бывало! — шутливо ответил Адальбер.
Удивленный Альдо заметил:
— Вы двое при определенных обстоятельствах могли бы работать в паре!
Но желание шутить у них быстро пропало. Дверь открылась, за ней оказался темная каморка, в которой витал странный запах. На первый взгляд это была кладовка, где хранили старые инструменты и всякий хлам.
— Странно здесь пахнет! — заметил Адальбер. На это Фожье-Лассань, мгновенно ставший серьезным, ответил:
— Боюсь, я узнаю это запах…
— Нам он тоже знаком. Смотрите, там ящик. Запах явно идет оттуда…
И действительно, в глубине комнатки стоял большой деревянный ящик,
Он был в свадебном костюме, не хватало только туфель. Альдо издал звук, похожий на сдерживаемое рыдание. А молодой заместитель прокурора заплакал, не стыдясь своих слез. Адальбер единственный сохранил относительное присутствие духа. Он быстро опустил крышку и поторопился увести своих спутников обратно в освещенный подвал, не забыв закрыть дверь. Замок, испорченный отмычкой, Видаль-Пеликорн вешать не стал.
Усадив Альдо и Франсуа-Жиля на опоры для бочек, Адальбер нашел уцелевшую бутылку, штопор и две стеклянные рюмки, из которых обычно пили взятое на пробу вино. Он налил вина обоим и заставил их выпить. Сам он сделал большой глоток из горлышка. Альдо отобрал у него бутылку и последовал его примеру. А Франсуа-Жиль, обхватив голову руками, продолжал рыдать…
— Впервые в жизни вижу плачущего прокурора, — прошептал Адальбер. — Как правило, у них более толстая кожа. Хотя этот еще совсем юнец…
— Согласен с тобой. Для крестника его горе слишком велико, и у меня в связи с этим появилась одна мысль…
— Ты считаешь, что он может быть…
— Его сыном! Если не считать белокурых волос, Вобрен в молодые годы был его точной копией. И зачем скрывать обычного крестника от такой старого друга, как я?
— Действительно! Что будем делать?
— Дом закрываем, возвращаемся на улицу Альфреда де Виньи и поручаем нашего заместителя прокурора заботам тетушки Амели. У нее дар утешать тех, кто переживает большое горе…
Положив руку на плечо Франсуа-Жиля, чьи рыдания, наконец, смолкли, князь спросил:
— Где вы остановились в Париже?
— В гостинице «Лютеция», — он поднял на Альдо залитое слезами лицо. — Почему вы спрашиваете? О, простите меня за… это проявление чувств…
— Не извиняйтесь. Вполне естественная реакция для человека, обнаружившего труп своего… отца, особенно при таких обстоятельствах!
— Вы знали?
— Нет, но не надо быть провидцем, чтобы об этом догадаться. А сейчас вы поедете с нами!
— Куда?
— К моей тетушке, маркизе де Соммьер. Ее дом -это, в некотором смысле, наш генеральный штаб.
— Что вы! Я не поеду! Я вернусь в отель!
— В таком состоянии? Не может быть даже речи о том, чтобы мы вас оставили одного. И потом, нам необходимо поговорить!
— Вы не будете сообщать в полицию?
— Сообщу, но не сейчас.
— Но его нельзя оставлять в этом… холодильнике для трупов! Вы видели этот ужас?
— Ну конечно, я все видел. Но пока все должно оставаться именно в таком виде. Причину я вам объясню, но не здесь. Идемте, вы поедете со мной…
— Постарайтесь понять, — сказал Видаль-Пеликорн, — если мы сообщим обо всем в полицию, мы рискуем спровоцировать новую трагедию. Вы должны нам доверять. А так как вы знаете, кто мы такие, то для вас это не составит труда.
Молодой человек встал, переглянулся с мужчинами, вытер слезы и нашел в себе силы слабо улыбнуться.
— Простите меня! Я поеду с вами…
Особняк в парке Монсо обладал одним замечательным свойством. В этот дом можно было приехать в любое время, и там всегда находился человека готовый выслушать и утешить. Было чуть больше трех часов ночи, но уже
— Моя история, а вернее история моей матери, проста и, боюсь, совершенно неоригинальна. Молодую девушку из бедной семьи лионских аристократов выдали замуж по расчету за высокопоставленного члена магистрата. Он был намного старше нее, но очень богат. После двух лет брака, не увенчавшегося рождением детей, она встретила на охоте молодого, но уже известного парижского антиквара, красивого и импозантного. Оба испытали взаимное страстное чувство, которое им каким-то чудом удалось скрыть от окружающих. Моя мать всегда считала это невероятной удачей. Дело в том, что высший свет Лиона, куда входят только «шелковые» [67] короли, знать и другие птицы высокого полета, очень внимателен — я бы даже сказал, что он бдит денно и нощно, — к тем, кто к нему принадлежит.
67
Город Лион — столица шелка во Франции. Шелковая промышленность была здесь основана еще в 1466 г. Людовиком XI. Лионский шелк считается одним из лучших в мире.
— Это относится не только к Лиону, — заметила тетушка Амели. — Такую же картину можно наблюдать и в других городах Франции — в Лилле, Ренне, Тулузе, Бордо или Марселе. Что вы хотите: как только у человека появляется слишком много денег, слишком много слуг, а делать ему нечего, он ищет способы развлечься! Так что же было дальше?
— С помощью денег и при сочувственном участии моей бабушки с материнской стороны, презиравшей зятя и никогда этого не скрывавшей, и крестного моей матери влюбленным удавалось находить редкие моменты для встреч, чтобы отдаться любви, которая приходит лишь однажды. Потом мама забеременела, и им пришлось расстаться. Не без труда: мой отец, я говорю о Жиле Вобрене, хотел, чтобы мама развелась с мужем и вышла за него замуж. Но это означало грандиозный скандал и отлучение от церкви. Моя мать сразу бы стала «неприкасаемой».
— Она бы жила в Париже. Это бы меняло дело, — сказал Альдо.
— Это бы ничего не изменило, — отрезала маркиза. — В Париже, как и в Лондоне, Риме, Мадриде или Тимбукту, разведенную женщину не принимают в свете. Второй брак в этом случае расценивается как сожительство. Решением проблемы стал бы только добровольный уход супруга в мир иной…
— К несчастью, председатель магистрата Фожье-Лассань, чью фамилию я ношу, отличался железным здоровьем, хотя он и был на двадцать пять лет старше моей матери. Моя мать стала вдовой только после крушения поезда Париж — Лилль…