Ожесточение

Исаев Руслан

Всем, кто пытался достичь хоть чего-то, знакомо это чувство. Писал ли ты книгу, проектировал машину, строил мост, и вдруг понимаешь: работал год или полгода, и вот поставлена последняя точка, положен последний кирпич, отправлен последний файл. Ты достиг.

Так и перед Этель неожиданно кончился склон, по которому они поднимались. Они стояли на перевале между двух заснеженных вершин длинной гряды. На десятки километров вперед громоздились складки Кавказского хребта. Под ними плыли мелкие слоистые облака, застревая в вершинах.

Среди этих облаков ниже в долине Этель увидела Башню, стоящую на лугу над туманной рекой. Такой она и должна была быть, такой она ее и представляла.

– Отдохнем немного, - сказал Ахмед.

По каменистому склону начали спуск.

– Скоро сделаем остановку, на верхней дороге нас подберет машина. Там ты будешь в безопасности, насколько человек вообще может быть в безопасности. Там мой замок - мое родовое село.

Долго спускались по склону, вышли на каменистую дорогу. Ахмед приказал остановиться, осмотрел в бинокль ущелье. В полукилометре их ожидал Шамиль в милицейской форме, возле скалы стоял джип в милицейской окраске.

– Шамиль у нас не какой-нибудь бандит, член незаконных вооруженных формирований вроде меня, - гордо сказал Ахмед, - Мы решили, что он будет милиционером.

Мужчины обнялись, три раза коснулись друг друга щеками. Обменялись фразами на родном языке. Видно было, что мужчины озабочены.

– Что случилось?
– спросила Этель.

Ахмед помедлил секунду. Этель почувствовала, что он борется с искушением сказать: "Не волнуйся, ничего особенного".

– У Шамиля не очень гладко прошло. Ты рассказывала о женщине, которая обслуживала тебя. После того как Шамиль отвез нас к реке, она встретила машину с автоматом. Может быть, видела, как я зарезал ее сына. К счастью, автомат был без приклада, она не справилась с отдачей и промахнулась. Шамиль застрелил ее.

Беседка из винограда

Еще в начале Первой войны Магомед предлагал отцу уехать либо в Питер, либо в Москву. Однако отец наотрез отказался.

– Жизнь делает круг. Пора! Я вернусь в наше родовое село, из которого ребенком уехал в Казахстан.

Еще в Первую войну от здания института и цехов завода отца остались только сгоревшие разбитые снарядами бетонные коробки. После штурма города армией Муса ездил смотреть, что уцелело.

Неожиданно для сыновей отец воспринял увиденное спокойно. Более того, выяснилось, что отец сам перед войной продал все, что представляло ценность! Он даже пришел в раздражение:

– У меня, что, тупые сыновья? Вы еще не поняли, в каком мире живете? Здания и железо больше почти ничего не значат. Оборудование пора было менять. Эти здания имеют маленький срок. Все было разрушено раньше, еще

до войны. Когда уехали в Канаду, Америку и Израиль люди, которые сидели в этих кабинетах. Вот это уже не возродится. Изобретения, которые мы сделали, уже работают. Не обязательно, чтобы помнили, что это сделал я. Я инженер, а не поэт, и со смирением понимаю, что то, что посчастливилось придумать мне, придумал бы кто-то другой.

Во время войн отец и Абу еще были центром силы семьи, но эта роль постепенно перетекала к Магомеду и Ахмеду. Хотя Муса еще контролировал значительные денежные потоки.

Абу отошел от дел и постепенно стал духовным авторитетом не только семьи, но и всего большого рода, окружающих районов.

– Старость лучше молодости, - сказал он Магомеду, - долги близким отданы, можно жить для всех людей. Можно даже позволить себе быть настоящим.

В беседке из дикого винограда горела лампочка без абажура, вокруг нее кружились мотыльки. Верхушки ледников еще слегка освещались давно зашедшим солнцем. Вечер был тихим, безветренным. Воздух втекал в легкие как драгоценный нектар. Перед Этель на высокой скамейке сидели двое пожилых мужчин. Что-то сразу подсказывало, что они братья.

– I have not practiced for a long time in English. Sorry for the pronunciation. I am Musa. I am the father of this young man. Unfortunately, Abu understands only Russian and Arabic.

– Я говорю по-русски, - сказала Этель.

– Прекрасно, - сказал Муса.

– Это моя женщина. Я хочу сделать так, чтобы этот брак признавали все родственники, чтобы не было никаких вопросов ни о моей жене, ни о детях, которые у нас будут!
– дерзко сказал Ахмед.

– А ты что так резко, как будто с кем-то споришь? Или ты с собой споришь?
– сказал Муса.

– Последние месяцы у него были очень трудные, он нервничает, - сказал Абу.

– Лет десять назад в этом не было бы ничего особенного, - с сожалением сказал Муса, - но в результате этой войны среди родственников с одной стороны усилился национализм, с другой стороны фундаментализм. К тому же твоя мать всегда была националисткой в вопросах брака, но думаю, она увидит твою женщину и у нее это пройдет.

– Человек, который меня удерживал, говорил, что это не по закону: брак мусульманина и христианки, - сказала Этель.

– Это неправда, - сказал Абу, - ни законы шариата, ни наши адаты не препятствуют вам.

– Я думаю, твоя мать будет рада, потому что у твоих ровесников уже куча детей, а ты все не остепенишься. Да и что может вам помешать?
– сказал Муса.

Дальше Абу сказал слова, воспоминание о которых всегда вызывало у нее улыбку. Как и предсказывал Ахмед, Абу сказал: