Ожесточение
Шрифт:
– А как же евреи и Вавилонское пленение?
– Сколько колен израилевых было потеряно в Вавилоне? Евреи не остались тем же народом, что и до пленения.
– Горные народы Кавказа тоже подверглись выселению при Сталине, прожили в изгнании два десятка лет. Но они не потеряли себя.
– Это небольшой срок - не набрало силу поколение, не знавшее родины. Еще все очень зависит от среды, куда они попадают. Зависит, имеют ли переселенные возможность встраиваться в хозяйственные механизмы. Есть ли у них внутренняя мотивация к успеху.
Объявили посадку на самолет в Махачкалу. Там в аэропорту их должны были встретить русские сотрудники международной благотворительной организации, в которую она поступила волонтером. Об особенностях рейса в прифронтовую зону напоминали два автоматчика в бронежилетах вокруг зоны досмотра. Этель смотрела на людей, которые выстроились в очередь к стойке. Неожиданно ей стало страшно, просто до ужаса. Приступ потерянности, одиночества.
– Я сейчас, - сказала она. Этьен кивнул.
Этель вырвало в туалете. Рвало хорошо, обстоятельно, до полной пустоты в желудке, до спазмов. Стало легче. Она умылась, привела себя в порядок. Этьен уже дошел до стойки регистрации.
Созвездие Близнецов
Дни были все же лучше, чем ночи. Дневной свет пробивался в щели железных листов, которыми были небрежно заколочены окна ее темницы. В щели ничего нельзя было разглядеть, только лучи солнца проникали в подвал. При этом свете можно было почитать старые рваные книги и журналы на русском языке. Подвал был большим, здесь были следы пребывания нескольких человек, но сейчас она была одна. Бетонные стены и бетонный пол исключали мысли о возможности побега. Звуки доходили. Она слышала разговоры нескольких мужчин и женщины, моторы нескольких автомобилей. Время от времени смех, один раз детский голос. Нервы расшатались, звуки снаружи сильно волновали ее.
Спала Этель на матрацах и подушках от старых диванов. Из роскоши имелось разломанное кресло от старого автомобиля, прислоненное к стене. Обслуживала ее пожилая женщина, непроницаемая, не глядевшая Этель в глаза. Этель пыталась наладить с ней контакт. Этель уже хорошо понимала русский язык на слух и могла сносно формулировать мысли по-русски, но это было все равно, что разговаривать со стеной. Женщина появлялась раз в день, вечером, когда становилось темно. Она снаружи зажигала лампу над дверью, уходя, выключала ее.
Только однажды, к концу первой недели, эта женщина вдруг подняла голову. Несколько секунд две женщины, молодая и старуха, жадно вглядывались в глаза друг друга. Потом старуха опустила взгляд, забрала грязные вчерашние миски. С этого дня еда улучшилась.
Течение времени нормализовалось. В первые дни минуты текли как часы. Кто-то где-то был должен предпринимать срочные меры и все это скоро должно закончиться. Однако проходили дни, и положение не менялось. Если кто-то где-то думал о ней, вел какие-то переговоры, до нее не доходило никаких признаков.
Тем не менее, Этель ловила себя на том, что очень много времени смотрит на дверь. Дверь была железной, покрашенной в синий цвет, на высоте
Иногда заходил ее тюремщик. Ей говорили, что в одиночестве человек ждет любого общения. Это был явно не тот случай. Этель поняла, что единственная его цель - попытаться узнать, с кого еще можно попытаться получить деньги за нее. Он считал, что может получить деньги от международной организации, по линии которой она приехала, от русских организаций и политиков, занимающихся помощью пленным, от ее семьи в Англии, от ее мужчины. В-общем, открывались захватывающие перспективы. Оставалось немного - собрать деньги со всех. Если человек считает, что сорвал банк, трудно призывать к его здравому смыслу.
– Он не будет платить, - начинал разговор тюремщик. Он почувствовал это слабое место. Этель не верила ему, но это было больно. Тюремщик улыбался:
– Я бы отпустил тебя, но деньги нужны на борьбу. Давай вместе подумаем, кто еще может заплатить. Где ты училась?
Этель поняла уже, что все его вопросы преследуют цель понять, сколько и у кого можно просить за нее. Про Ахмеда он тоже пробовал узнать, давно ли они познакомились, как они познакомились, что у них за отношения.
– Он мой муж, - отрезала Этель, чтобы избежать этих вопросов.
– Как так может быть муж?
– тут же прилип он, - ты же христианка? Как так, не верю. Такой правоверный амир, и не смог свою женщину обратить в истинную веру!
– Я знаю Коран, - сказала однажды она ему.
– Знаешь Коран!
– воскликнул возмущенно тюремщик, - Тогда ваш с Ахмедом грех велик! Знать учение и не следовать ему!
Этель поняла, почему Этьен советовал ей запомнить, что не нужно вступать в обсуждение религиозных взглядов и ценностей. Но она чувствовала, что все это просто попытки пугать ее. И она пугалась, но понимала, что не нужно показывать испуг и усталость от этих разговоров. Как говорил Ахмед: "Главное на переговорах, чтобы партнер устал раньше".
В первую ночь, когда ее привезли сюда, она смотрела на черную дыру в бетонной стене. Ей казалось, что оттуда выйдет крыса и нападет на нее. Утром оказалось, что это пятно краски. Крыс в подвале не было. Но теперь она была бы рада крысе больше, чем тюремщику. Даже совершенно точно, она была бы рада любому живому существу, хотя бы крысе.
В замке завозились ключом. Днем дверь не открывалась, волнение охватило Этель. Ее глаза отвыкли от дневного света, в ослепительном прямоугольнике двери появился Ахмед.
– Где ты шлялся?
– спросила Этель, - Я уже устала тебя ждать.
– Я тоже страшно скучал.
Получилось здорово, прямо как в кино. Она разрыдалась, повиснув на нем.
Ахмед вывел ее из подвала. Глазам было больно. Этель увидела себя стоящей в ущелье среди круто поднимающихся гор. Она так и не поняла назначение объекта, на котором ее держали, какие-то бетонные хозяйственные постройки.
Ее тюремщик еще вздрагивал. Сердце еще выталкивало кровь из разрезанной шеи на песок. Этель отвернулась. Она не испытывала сочувствия к убитому, просто зрелище было некрасивое.