Ожидая тебя
Шрифт:
Уолтер кивнул, и Джек понял, что больше не может откладывать свое появление в Колтрейн-Хаусе.
Пустив коня медленным шагом, он ехал, разглядывая места, которые покинул пять лет назад.
Проехав поворот, выехал из-под деревьев и увидел большую лужайку перед домом. Солнце освещало яркими лучами огромное трехэтажное здание, отражаясь в многочисленных окнах. Многочисленные же плоские крыши украшало более двух дюжин труб, вдоль всего края вилась балюстрада из белого камня.
Сколько же раз Джек и Кипп вылезали на крышу, чтобы играть в прятки за высокими трубами? Сколько раз чуть не доводили добрейшего Алоизиуса Бромли до апоплексического удара, забираясь на балюстраду и бегая
— Мы тогда думали, что никогда не разобьемся, — сказал Джек, похлопывая по шее своего коня, — что с нами ничего не может случиться, ничто не может причинить нам боль.
Он на приличном расстоянии объехал дом, не спуская глаз со стеклянного купола прилегающей к нему оранжереи, боковые стороны которой состояли сплошь из множества высоких окон. Вспомнилось, как здорово было лежать там на скамье и наблюдать через стеклянную крышу, как идет дождь или падает снег.
Он проехал мимо аллеи статуй, состоявшей из полудюжины причудливых изваяний. Не было ни единой целой статуи: у каждой не хватало либо руки, либо ноги, а чаще всего — головы. Он покачал головой, вспомнив, какую бойню здесь устраивал пьяный отец и его помешанные на стрельбе дружки.
Высаженные аккуратными рядами вечнозеленые деревья и кустарники заросли сорняками. Пруд с кувшинками, в котором некогда плавали золотые рыбки, затянуло тиной и ряской, один берег и вовсе обвалился.
Чем ближе Джек подъезжал к дому, тем больше были видны последствия набегов Августа. В двух кирпичных трубах зияли огромные дыры. Часть белокаменной балюстрады, особенно над парадной столовой, обрушилась и валялась на земле, разбившись на куски.
Длинная крытая галерея с высокими мощными колоннами, соединявшая центральную часть дома с восточным крылом, служила местом приятных прогулок в дождливую погоду. Сейчас штукатурка колонн облупилась: в течение по крайней мере двадцати лет их ни разу не белили. Одна из колонн была подперта каким-то корявым стволом, видимо, чтобы не упала.
Однако поля вокруг Колтрейн-Хауса были засеяны. Большое стадо тучных коров паслось на лугу. Домики арендаторов были крыты новой дранкой, а амбары полны более чем наполовину зерном. Овцы, пасшиеся на земле поместья позади заросшей ха-ха — как Мери восторгалась этим глупым французским названием, обозначавшим низкую изгородь, проходящую по канаве! — были упитанны и покрыты густой шерстью.
— Работа Шерлока, — выдохнул Джек, спешившись у конца кольцеобразного подъезда. Как и пруд, дорожка заросла сорной травой, к тому же в ней было множество выбоин: как и все остальное, она не чинилась годами. — Я знал, что мог па него положиться. Он следил за тем, чтобы поместье приносило доход. Но потратить хотя бы пенни на поддержание дома? Ну уж нет! Генри Шерлок никогда не позволил бы Мери израсходовать хоть пенс, если бы он не принес доход в удвоенном, а то и в утроенном размере. Содержать в порядке поместье, держаться за землю — самое главное для Генри Шерлока. Наряду с некоторыми другими вещами, — добавил Джек, стиснув зубы.
Приближаясь к массивным входным дверям, Джек в последний раз окинул здание оценивающим взглядом. Широкие ступени из белого камня и балюстрада были в пятнах и плесени. Через все три ступени шли широкие трещины. Массивные каменные вазоны по бокам дверей, когда-то засаженные вечнозелеными растениями, служили урнами.
Колтрейн-Хаусу нужны деньги. Огромные деньги.
Поскольку Джек очень медленно объехал дом, его могли увидеть из окон. Поэтому он решил, что предсказание
— У тебя есть пять минут, чтобы повернуться и убежать, прежде чем я застрелю тебя на месте.
Джек не дрогнул. Он поднял одну бровь, потом медленно оглядел оружие и наконец встретился взглядом с весьма рассерженной молодой женщиной.
Это не могла быть Мери! Или могла? Те же огромные небесно-голубые глаза. Те же буйные кудри, хотя и более темные, чем он помнил, но такие же непокорные. И веснушки рассыпаны по носу и щекам. Единственное, чего не хватало — ее восхитительной, во весь рот, улыбки. Если он не ошибался, на ней были надеты одна из его старых рубашек, его бриджи, из которых он вырос и сапоги для верховой езды, которые он носил в двенадцать лет. Слава тебе, Господи. Она нисколько не изменилась.
Хотя исчезла ее жеребячья неуклюжесть. Она стала стройной и длинноногой. Красавицей. Невероятно прелестной. Высокая, хорошо сложенная, грациозная — если можно быть грациозной в руках с ружьем.
И она не улыбалась. Не бросилась на него, чтобы отомстить за обиду.
Она просто смотрела на него.
Джек только собрался было схватить и вырвать ружье, как чей-то голос сказал из-за дверей:
— Опусти ружье, Мери. Я же тебе сказал, что ты ничего не добьешься, если застрелишь его. Его надо отравить. Это немного медленнее, зато более болезненно, и тебя вряд ли за это повесят.
Мери сняла палец с курка как раз в тот момент, когда Джек оттолкнул в сторону дуло ружья и прошел мимо нее в большое фойе.
— Мистер Бромли? Алоизиус? Это вы? — спросил он, протягивая руки к седому старику. Он совсем не изменился, все так же три раза обматывал вокруг шеи шарф — и летом, и зимой. У него был все тот же вид старого мудреца с припухшими веками, он все так же остро шутил. Джек взял обе его руки в свои и крепко сжал. — До чего же приятно вас видеть!
— А мне тебя, Джек. — Голос старого наставника дрогнул, и его водянистые глаза заблестели. — По-моему, ты все еще должен написать мне работу по «Одиссее» Гомера? Чтобы завтра утром работа была у меня на письменном столе!
Джек усмехнулся, чувствуя, что напряжение постепенно спадает. Мери все еще держала ружье, правда, дулом вниз. Он понял, что имел в виду его бывший наставник, и поспешно согласился:
— Мы разопьем бутылочку-другую, и я расскажу вам свою одиссею сегодня вечером.
— По рукам! — сказал Бромли, хлопнув Джека по спине. — А потом мы будем обсуждать «Илиаду». Ты ее помнишь, Джек? Это про осаду Трои. Можешь захватить бумагу и ручку, чтобы делать кое-какие заметки.
Джек обернулся, чтобы взглянуть на Мери. Неужели это его жена? Господи! Было все еще трудно вообще думать о ней, а уж как о своей жене и подавно. Она определенно не была той Мери, какую он помнил. Мери, которую он подбрасывал на коленях, выхаживал, когда она болела скарлатиной, учил, как завязывать ленты шляпки, ставил синяк под глазом, когда она не желала ловить мяч.
Нет, эта была другой. Не товарищ по играм. Не та, что сидела на краю поля и болела за него во время футбола. Не тот глупый ребенок, который повторял каждый его шаг, учился у него, дразнил его, не подружка, старавшаяся расшевелить его, когда у него бывало плохое настроение, обожающая его, что бы он ни творил.
Но она не была и той Мери, которая застала его, когда он неловко щупал грудь служанки, после чего побежала к Киппу, чтобы сообщить, что его друг не лучше Ужасного Августа и его пьяных гостей.