Ожог
Шрифт:
Снегов приближается к раскрытым дверям большой комнаты и стоит в проеме, держась обеими руками за косяки. Он видит Дмитрия, который сидит в кресле и, немного склонив голову, читает что-то лежащее на коленях. Максим понимает, что это та самая тетрадь.
Толчок заставляет писателя вернуться в собственное тело и смотреть уже не через плечо. Его словно обдувает ледяной ветер, волосы поднимаются дыбом.
Он помнит тот ужас, помнит теперь все, до чего пытался докопаться, ища в памяти потерянное воспоминание.
Оно перед ним, и теперь Максиму никуда
Максим следит за Кочневым, ожидая что сейчас он посмотрит на него.
Этого не должно произойти ни в коем случае. Нет!
Нечто смотрит глазами Дмитрия, и движения этих глазных яблок напоминают то, как смотрит птица, как шевелится в орбите ее глаза.
Максим хочет отвернуться. Крик идет откуда-то снизу, из самых его глубин, из той зоны, где живут инстинкты.
Кочнев чуть поворачивает голову. Этот взгляд разыскивает его, Максима.
Писатель задыхается. Крика нет, хотя рот распахнут во всю ширь.
Максим бежит прочь, слыша, что кто-то вопит вместо него. Кто бы это мог быть?
Он просыпается, соображая, что кричит он сам. Ощущение, будто его только что топили в болоте и он еле спасся. В темноте Максим машет руками, захлебываясь.
Какая-то сила сорвала его с кровати, Снегов бросился к двери, ударился об нее. Крик не прекращался. Максим налегает всем телом на дверь, не понимая, что открывается она внутрь.
Так он бросался на ее штурм, пока не сообразил, что надо повернуть ручку. Максим выскочил в коридор, и ноги проскользнули по линолеуму. Снегов упал и пополз, уверенный, что за ним кто-то гонится.
Он не переставал кричать, забегая в большую комнату.
Дальше следовал провал, до самого утра.
Еще не успевшая полностью облететь, умытая листва шумела на ветру.
Кроны лип мерно раскачивались вдоль ряда деревянных особнячков Литературного квартала. Тускло блестели в тени лужи после вчерашнего дождя. Опавшие листья походили на разбросанные повсюду золотые монеты. Новые падали и шуршали, как мыши, ползающие по смятой бумаге.
Максим обходил самые большие лужи и не глядя ступал в маленькие. Он курил и шел ежась, втягивая голову в плечи. Было не холодно, но прохлада пронизывала до костей. Прохлада, рожденная в его до сих пор потрясенном страхом сознании. Писатель то и дело оглядывался и вспоминал ту же самую манеру у Виктора Лидина. Чего он только не передумал после того, как проснулся скорчившись на диване в большой комнате. Тетрадь попала к нему в руки только вчера, но его поведение моментально стало выходить за нормальные рамки. Страшные сны и необъяснимое пугающее состояние. Вспомнив, что произошло ночью, Снегов едва не уничтожил тетрадь, борьба с собой была жестокой — в какой-то момент он ощутил, что сходит с ума. Максим забросил тетрадь в угол и больше к ней не
Он хотел отменить встречу с Елисеевым и плюнуть на все, но заставил себя сесть за руль и поехать.
Машину Снегов оставил в паре кварталов отсюда. Ему нужно было пройтись пешком, проветрить мозги. Его трясло, сигареты следовали одна за другой.
Придет время, и сердце отблагодарит его за такую заботу.
Максим свернул вправо и пошел по выложенной гранитными плитами дорожке к открытой летней эстраде, возле которой они условились с Елисеевым о встрече. Сцена, конечно, пустовала. На мокрых досках лежали опавшие листья, они же засыпали первые ряды скамей, расположенных лесенкой, как римская аудитория. Максим порадовался, что не встретил ни души, сейчас пьющие пиво или праздношатающиеся по маленькому театру студенты будут некстати.
До назначенного времени было четыре минуты. Снегов сел туда, где посуше, на второй ряд, и закурил новую сигарету.
На сей раз кошмар он помнил отчетливо и то, как вопил и рвался прочь из своей комнаты. Но помнил так, словно ему об этом подробно рассказали — был некий зазор между впечатлением и реальностью.
События развивались по известному сценарию. Нечто обращалось к нему через сон, оно вытащило со дна его памяти ту сцену с Кочневым и напугало до полусмерти. Сердце до сих пор срывалось на неровный стук, когда писатель вспоминал самостоятельно двигающиеся глаза на лице друга.
Значит, не такая уж это и бессонница. Кочнев выглядел спящим, расслабленным, а на его месте сидело нечто другое…
Это нечто и читало тетрадь.
Может ли быть это посланием? Что же в нем содержится?
Максим услышал шаги и обернулся. Ярусом выше к нему продвигался Елисеев. Актер держал в руке свернутый зонт. Светлые волосы так же собраны в хвост при помощи заколки.
Елисеев приостановился, поглядел на Максима и поднял руку с зонтом, приветствуя. Улыбки не последовало.
— Добрый день. — Александр спустился, и они обменялись рукопожатием, весьма формальным.
Елисеев без церемоний уселся рядом с Максимом, достал сигарету.
— Почему-то думал, что вы не придете, — сказал актер.
— Да? Почему?
— Не имею понятия.
Глядя перед собой, Елисеев чиркнул бензиновой зажигалкой, выпустил облачко дыма.
— Когда похороны Димы?
— Завтра, — сказал Максим, пробуя собраться с мыслями. — В девять утра.
— Вы сказали…
— Вы слышали о случаях спонтанного самовозгорания?
— Краем уха.
— Именно это и произошло… Если думаете, что я смогу объяснить, то это вряд ли. Чем дальше, тем я меньше понимаю, что происходит.
— И от него ничего не осталось?
— Кучка пепла, — сказал Максим. — Дико звучит, я понимаю. Особенно для вас, когда появляется незнакомый вам человек и рассказывает такие вещи. Но все это далеко от розыгрыша. Дело слишком далеко зашло.
— Да какое дело-то? — спросил Елисеев.
— Как попала к вам тетрадь Авеличевой?
— Думаете, с ней что-то связано?