Пациент всегда мертв

Келлерман Джонатан

— Было бы приятно ответить "да", но я серьезно сомневаюсь в этом. За весь год мы виделись всего два раза. По телефону разговаривали, может, раза три-четыре. И совершенно перестали общаться еще задолго до отъезда Кристи из Миннесоты.

— Те два раза… Расскажите об этих встречах.

— Я был в Лос-Анджелесе на симпозиуме и позвонил ей. На самом деле я приезжал сюда и звонил ей трижды, но один раз она была занята.

— Чем занята? — спросил Майло.

— Она не сказала.

— Где вы с ней встречались?

— Мы обедали в гостиницах, где я останавливался.

— В каких гостиницах?

— Это важно?

— Все может оказаться важным, сэр.

— Вы специалист… Дайте подумать, одна "Холидей инн" в Пасадене, другая — "Холидей инн" в Вествуде.

Мы встречались в кафе, и она приходила одетой совершенно неподобающим образом. В смысле для академического общества. Не то чтобы Кристи участвовала в каких-то встречах, но… но там повсюду были научные работники.

— А она никак не походила на работника умственного труда, — кивнул Майло.

— Совершенно.

— А как это — неподобающим образом? — спросил я.

— Я вообще-то не хочу сказать ничего плохого о своей сестре.

— Я понимаю.

Марш еще несколько раз щелкнул по своей чашке.

— Оба раза она была в топиках на бретельках с оголенной спиной, в очень, очень коротких юбках, в туфлях на шпильках и чрезмерно накрашенной. — Марш вздохнул. — Там вокруг были знакомые, все глазели. В первый раз я промолчал, подумав, что она просто по неопытности не знает, как и что… Во второй раз я ей попенял, и обед прошел напряженно. Она быстро закруглилась, объявила, что должна идти, и, не попрощавшись, ушла. Я не стал догонять ее. После я понял, что вел себя как последний идиот, и позвонил ей, чтобы извиниться. Оставил сообщение на автоответчике. Но она не перезвонила. Я попытался позвонить снова, но к тому моменту ее номер был уже отключен. Через месяц она сама мне позвонила, но ни словом не обмолвилась, что у нее есть парень.

— Где она жила?

— Мне показалось, что у нее не имелось постоянного жилья.

— Обитала на улице?

— Нет, думаю, что Кристи где-то жила, но не на постоянном месте. Я попытался узнать где, но она отказалась отвечать. Я не настаивал. Вообще-то мы с Кристи брат и сестра только по отцу и росли порознь. Кристи значительно моложе меня… Мне тридцать три, а ей… было двадцать три. К тому времени, когда она подросла настолько, что с ней можно было общаться, я находился в Орегоне, так что в действительности между нами не имелось никаких связей.

— Ее родители живы?

— Наш отец умер. И моя мать тоже. Мать Кристи жива, но у нее серьезные проблемы с психикой и она долгие годы находится в клинике.

— Как давно?

— С тех пор как Кристи исполнилось четыре года. Наш отец был запойным алкоголиком. Я считаю, что это он убил мою мать. Курил в постели пьяный до беспамятства. Моя мать тоже пила, но сигарета была его. Дом вспыхнул, ему удалось кое-как выбраться. Он лишился руки, но пить не перестал. Мне было семь лет, и я стал жить с бабушкой и дедушкой по материнской линии. Вскоре после этого он в баре познакомился с матерью Кристи и завел себе новую семью.

— И у его новой жены были серьезные проблемы с психикой?

— Карлин — шизофреничка. Потому она и подцепила однорукого пьяницу с изуродованным лицом. Уверен, что общее у них было только одно — выпивка. Думаю, пьянство и совместная жизнь с моим отцом не улучшили ее психическое состояние. Мне повезло: дед с бабкой были образованными людьми, оба учителя, религиозные.

— И ваш отец воспитывал Кристи, после того как ее мать поместили в клинику?

— Вряд ли это можно назвать воспитанием. Деталей я, правда, не знаю, так как жил в Бодетте, а отец увез Кристи в Сент-Пол. Я слышал, что сестра бросила школу, но не могу сказать точно, сколько классов ей удалось закончить. Позднее она перебралась вместе с отцом в Дулут… Он работал в какой-то сельской артели. Потом вернулась в Сент-Пол.

— Звучит так, будто вы внимательно отслеживали ее жизненный путь, — заметил Майло.

— Нет, я слышал все это от бабки с дедом, которые рассказывали о жизни отца и Кристи так, как считали нужным. — Марш убрал несколько прядей волос с лица, откинул их назад, потряс головой. — Они ненавидели отца, винили его в смерти матери и во всем на свете. Они любили в подробностях перечислять его несчастья. Трушобы, в которых он вынужден жить, Кристи,

которая плохо училась, потом вообще забросила учебу и постоянно попадала в какие-то передряги. Они интерпретировали события, а не просто их излагали. Они видели в Кристи его продолжение… дурную кровь. и не хотели иметь с ней ничего общего. Потому нас с сестрой держали подальше друг от друга.

— В какие же передряги попадала Кристи? — спросил я.

— Обычные: наркотики, плохая компания, магазинные кражи. Дед с бабкой говорили, что ее поставили на учет в отдел по делам несовершеннолетних, отправляли в колонию. С одной стороны, это было их шаденфрейде — злорадство по поводу несчастий другого, с другой — они в глубине души тревожились обо мне. Генетически я наполовину был таким же, как отец. Поэтому они приводили его и Кристи в качестве отрицательного примера. В результате Кристи стала для меня олицетворением всего, что я презирал в своих корнях. В отличие от нее я был хорошим учеником, примерно себя вел и считал, что предназначен для лучшей жизни. Я уверовал в это. Только после развода… — Он улыбнулся. — Я забыл упомянуть, что на короткое время успел вкусить семейной жизни. Брак длился девятнадцать месяцев. Когда вскоре после развода и дед и бабка умерли, я почувствовал себя довольно одиноко, и тут осознал, что у меня есть кровная родственница и мне не стоит корчить из себя чопорного чистюлю. Итак, я попытался установить контакт с Кристи. Изводил другую бабку — сестру моей, — пока она не сказала, что Кристи по-прежнему живет в Сент-Поле, выступает где-то в шоу. Я обзвонил несколько клубов со стриптизом — мне казалось, что именно в такого рода заведениях она должна работать, — и в конце концов нашел ее. Она не особенно мне обрадовалась, уж слишком мы были разные люди. Поэтому я подкупил ее, переведя по телеграфу сто баксов. И тогда она стала звонить каждые два месяца. Иногда поговорить, иногда попросить денег. Это, казалось, мучает ее… необходимость просить. Кристи часто притворялась крутой, но могла быть и очень нежной.

— Она рассказывала вам какие-нибудь подробности из своей жизни? — спросил Майло.

— Только то, что танцует в шоу. Мы никогда не вдавались в детали. Кристи всегда звонила из клуба, мне была слышна музыка. Иногда я думал, что она может добиться успеха в жизни. В ее дела я не вмешивался: мне не хотелось предпринимать ничего такого, что могло отдалить нас друг от друга. Ей нравилось, что я преподаю. Иногда она называла меня "препод", а не по имени. — Марш снял очки, протер их салфеткой. Без очков его глаза были маленькими и тусклыми. — Потом ее звонки прекратились, а в клубе сказали, что она уехала и адреса не оставила. Я целый год не получал от Кристи известий, пока не обнаружил от нее записки в почтовом ящике колледжа, где я преподавал.

— Не представляете, чем она занималась в течение этого года?

Марш покачал головой:

— Она сказала, что танцами заработала достаточно, чтобы немного расслабиться, но я подумал…

— О чем?

— Не занялась ли она чем-то другим. Но потом я выбросил это из головы, потому что у меня не было фактов.

— Другим — это?..

— Торговлей собой. Это еще одна вещь, о которой мне твердили дед с бабкой, рассказывая про Кристи. Она была неразборчива в связях. Они употребляли и менее щадящие выражения. — Он взял чашку, глотнул немного чаю. — У Кристи были проблемы с учебой, но у нее имелось то, на что она всегда могла рассчитывать, — ее внешность. еще в детстве Кристи была очень красивой, с белокурыми волосами ниже пояса. Правда, они всегда были грязными и нечесаными, а Кристи носила плохонькую одежду. Отцу было наплевать… Однажды Кристи, когда ей исполнилось четыре годика, взбежала по лестнице, раскрыла мою дверь и кинулась ко мне. — Марш подергал кожу на щеке. — Обнимала, щекотала, смеялась… Идиоту было понятно, что она тянулась ко мне, но меня это раздражало. Я крикнул, чтобы она прекратила. И она отошла от меня, у нее был такой взгляд. И убежала. Я просто раздавил ее. — Его глаза оставались сухими, но он потер их. — Мне было четырнадцать лет, что я мог тогда знать?