Падение "ангелов"
Шрифт:
— Недобитые дети? — раздаётся невинным тоненьким голосом удивление с оттенком боязни.
— Это дядя Яго так называет плохих людей, Марта, не беспокойся. — И тут же был дан укор брату Данте. — Прошу, будь осторожнее в выражениях при ребёнке.
— Хорошо… что-то в наше детство никто не был избирателен в словах при нас, такого наслушались, что аж уши могли завянуть. Да, братец?
— Да, только мы сейчас живём не в те времена. Как никак наступило время прогресса и процветания.
— Да, как скажешь братец… да, Сериль, так что насчёт свободы и всего прекрасного
— Знаешь, не думаю, что в ней есть хоть какой-то прок и толк. Ты посмотри, что стало со странами при той самой свободе. Яго, ты же помнишь Италию… ты же помнишь и других. В конце концов я ощутила всю прелесть «свободного» мироустройства.
— Что ж, довольно интересная мысль…
— Яго, всё чем болеют «ревнители былого величия Балкан», их парламент и свободы, президентство и независимость — всё это ничто для меня, — Сериль описала дугу, обведя рукой мужа и дочь. — Вот моё сокровище… ну и родители конечно. Знаешь, пока Рейх не потакает тем силам, которые свели мир прошлого во гроб, я поддерживаю Империю во всех её решениях.
— То есть свобода для тебя не ценность, — с ехидной улыбкой сказал Яго.
— Для меня семья… Марта и Данте, родители — вот ценность, Яго. Думаю, ты понимаешь, почему.
— Да, — взяв гранённый стакан с напитком согласился Яго. — Понимаю и не спорю, а выражаю… восхищение что ли. Данте, какая у тебя жена отличная.
— А ты тогда на меня ругался, что я её решил спасти. Помнишь лифт и то, что там было?
— Да я же не понимал, какая у вас там связь… не понимал, брат… я ещё помню, как ты победил Кумира и сразу же кинулся к ней… — Яго показал на Сериль, — знаешь, твоя жена права. В этом мире нет того, что было бы дороже близких и любимых. Все сокровища этого мира, все его бриллианты и деньги, злато и серебро — всё это не стоит истинной любви…
— О, брат, понесло тебя.
Данте видит состояние Яго и его самого берёт лёгкая печаль от того, что его брат не смог найти себе того, кто был бы дороже злата или же не обрёл любовь к ближним. Его ведёт долг и приказы командования, но не любовь.
— Сериль, — обращается Данте, — у меня для тебя приятный подарок.
— Какой?
— Ты больше не будешь проводить ночи в бессоннице… я решил уйти со службы и устроиться туда, где безопаснее.
— Как это прекрасно! — обрадовалась жена.
— И насколько меньше ты будешь получать теперь, брат? Эх, такого бойца теряем, а боец — деньги, — усмехнулся Яго и тут же поймал гневный взгляд Сериль. — Э-э-э, я так шучу… я конечно же рад, что теперь он будет с тобой и больше не будет мотать нервы семье.
— Да, Сериль, — говорит Данте. — Я так же подумал, что ты и дочь намного важнее для меня, чем прыгать по окопам и… служить верой и правдой внешней политике Канцлера со «шпагой» и автоматом. Теперь я полностью с вами.
Данте неистово любит свою семью и ради неё он готов отказаться от почётной должности и денег, которые платят за службу. Он не может представить, что будут делать его жена и дочь, если вдруг с ним что случится, его одна мысль о том, что они останутся без него,
«Канцлер, Рейх, долг» — стал молвить про себя Данте, вспоминая, что его подвигло сражаться в рядах лучших воинов верховного правителя. Он ясно помнит Сиракузы-Сан-Флорен, Рим и Сицилию, помнит данные им клятвы верности и Джузеппе Проксима, помнит возложенный на него долг.
«Сей долг я выплатил сполна, Канцлеру, стране и миру. В моём долге больше нет нужды, ибо он исполнен в полной мере», — твердит себе мужчина, понимая, что когда-то сказанные слова теперь не имеют силы и то, о чём он говорил тогда, в церкви родного городка исполнено, и большего он не способен дать миру.
«Теперь мой долг — семья и её благополучие», — завершил размышления Данте, вконец утвердившись в мысли, что теперь дни его службы сочтены, и он рад тому, что проведёт остаток жизни с любимыми людьми. Данте рад тому, что он теперь посвящён полностью семье и его больше не побеспокоит глас из главы, который наверняка возник от переутомления.
— Да, я забыла сказать… — загадочно затянула Сериль, — нам отец мой смог достать две путёвки в Санкт-Петербург. Послезавтра собираемся и вылетаем.
— Почему я не знаю? — удивился Данте, едва не поперхнувшись морсом. — Где останется Марта?
— Данте, это наше маленькое путешествие, не беспокойся. Марта будет у дедушки с бабушкой, а мы пока побудем парой пилигримов, — тихо и умилительно говорит Сериль. — Ты же не против?
— Конечно нет, я рад туда съездить… но почему тот город? Почему именно сей в единственно-открытый город Российской Империи?
— Правильно, — внезапно заговорил Яго, — езжайте, а я тут отдохну. Во всяком случае найду чем заняться до конца отпуска. Данте, ты не забывай, что нам нужно ещё будет в Рим смотаться.
— В Рим? Зачем? — смутилась Сериль. — Ты же сказал, что увольняешься.
— Сериль, не бойся за твоего благоверного, ибо единственное, что сможет его там ранить — иголка от ордена, медали или любой иной блестяшки. У нас там будет награждение.
— Ах, а то я уже перепугалась, — обрадовалась девушка, широко улыбнувшись. — А в Риме можно присутствовать жёнам и детям военных?
— К сожалению, нет, на мероприятие всё в трёх кварталах оцепят, да и смысл тебе ехать? Я туда и обратно, — печально отвечает Данте. — Знаешь, после награждения хотелось бы съездить отдохнуть от всего. Я слышал, что Канцлер хочет до конца открыть сообщение между тремя странами, и мы сможем ездить не только в один город. И как насчёт посетить Алтай? Говорят, там красиво…
Как снег на голову в мае у Сериль раздалось звучание телефона, и она тут же провела пальцем по тонкому экрану, тут же приложив трубку к уху:
— Да, кто это? Ах, Элизабет. И что же ты хотела? — с напряжением и явным нежеланием слушать девушку, вопрошает Сериль. — Ах, да не, на завтра им ничего не задали по математике. А почему ты не пользуешься журналом электронным? А, глючит. Ладно, доброго вечера.
— Элизабет, — задумался Данте. — А, это та женщина, которая тебя постоянно третирует?