Падение Арконы
Шрифт:
— Бывали и худшие времена, отецотвечала Буря Виевна.
— Бывали, как не помнить. То гадость какую-нибудь хлебнешь во спасение мира. То Морену да Кощея скрутишь — и на тебе, появляется обязательно дурак их освобождать. И где теперь этот дурак? Там же, где и его папаша!
Хозяин влил в себя еще ковшик медовухи.
— А помнишь, мать, как летел я орлом с этим медом в клюве. Спасибо, Локи догадался огонь разжечь?
— Мы все растерялись тогда… — как бы оправдывалась Хозяйка.
Схоронившись
— Но урочный день так и не настал! — добавил ко всему странный Водчий, да как ударит, вдруг, кулаком-то по столу. — Ты мне, старая, зубы не заговаривай! Эй, кто там на печи?
Выходи! Чего прячешься? Не съем же я тебя?
— А я тебя и не боюсь, — отвечал ему молодец, да слезал на пол.
— Мы тебя и не боимси! — передразнил Всеслава кот, показавшись следом и зевая во всю мочь. Из пасти зверя пахнуло недавно съеденной рыбиной.
— Каков удалец выискался! — усмехнулся Водчий, и от взгляда его по спине поползли мурашки.
Всеслав насупился.
— Ты, Влас, парня не брани! — заступилась за него Хозяйка. — То я молодца схоронила. Сильно буен ты в гневе. Вот и опасалась, кабы под руку-то тяжелую не попал, если не весел вернешься. Аль не помнишь, как досталась моим братьям… Одного за усищи оттаскал, второго глыбой привалил, а затем расщепил дуб и третьего, меньшого, туда сунул…
— И поделом! А чего они Волха обидели? — возразил колдун жене.
— Да, плевать на него. Они нас тогда разбудили — вот, ты и осерчал, отец…
— Было дело! — Влас огладил бороду. — Ну, что смотришь, как бирюк. Садись к столу — побалакаем. А ты, Виевна, давай, нам чего-нибудь собери…
— И мне! — канючил кот.
— Будет и тебе, котенок, коли сумеешь старика потешить.
Зверь облизнулся, затем выгнул спину и принялся разминать передние лапы.
— Чего это он? — опешил Всеслав.
— На гуслях готовится игрывать. Он у нас не простой, а баять мастак, — пояснил колдун.
— Вот еще! — возмутился котище. — Стану я когти-то уродовать. Нешто у меня глотка истончилась? Вам какую?
Лирическую или назидательную?
— Валяй, назидательную! — заказал Хозяин.
— Эх! Молодость моя… Убежала ты от меня серой мышкою…
С этими словами Баюн взгромоздился на лавку, фыркнул, прокашлялся и вдруг объявил:
«СМЕРТЬ ИЛЬИ МУРОМЦА» или «ПОЧЕМУ НА РУСИ ПЕРЕВЕЛИСЬ БОГАТЫРИ».
«Едет Илья чистым полем, думу думает.
Думу горькую о братьях своих. Скачет Бурушко широким раздольем.
Молчалив в седле атаман сидит.
Побывал он во всех Литвах, воевал Илья во всех Ордах. Был и в Киеве, граде стольном, потому пуста сума переметная. Злато-яхонты роздал голи он, не оставил ни полтины, ни грошика.
Лесом едет Муромец, головой поник, видит вдруг —
— Здравствуй, дедушка! — говорит Илья.
Сходит он с коня — кладет поклон.
— Да и ты не отрок, чай! — отвечает дедЗдравствуй, Муромец, свет Иванович! Что не весел, коль мир поет весне? Аль, устал от трудов своих бранных?
Дивится богатырь и ему в ответ, далеко ли едет — сам не ведает: «Ай, лежит на сердце печаль — шесть горьких бед! Старость, видно, бредет моим следом…»
— Какова беда — такова тоска! — слышится ему. — Поделись кручиною — горю помогу.
— Не осилить нам, добрый человек, той великой заботы — кручины. Всей Руси святой не суметь вовек, ни отцам, ни сынам не по силам… Ты послушай-ка, старец ласковый, атамана Илью Муромца. Отчего гнетет Грусть меня Тоска, отчего в душе люта стужа.
Мы заставой стояли крепкою на краю степи половецкой, да коварной степи, да широкой степи, богатырское это место. Мне помощник — сам братец Добрынюшка, а ему Алеша Попович.
Храбры молодцы наши дружинники, клятву верным скрепили словом: «Не пропустим ни пешего ворога, вору конному нет пути на Русь. Зверь рыскучий мимо не проскользнет, сокол высь не пронзит незамеченным».
Только видим — тучи за Сафат — рекой, сила нагнана неисчислимая, тьма несметная без конца, да края. Стали ратиться мы с неверными, биться начали с басурманами. Меж ними похаживать, мечами острыми помахивать. Где махнем, там станет улочка, отмахнемся — переулочек.
Говорит есаул мой Алешенька, мол, река сия ему памятна, что, мол, здесь он с Тугарином справился. Хорошо, что врага в степи много-множество. Станем бить мы его, не рыская.
И рубили мы ту силу несметную, половецкую да поганую. И побили ее, разметали в прах, посекли мечами булатными. Кто ж от желез ушел, все равно погиб, под копытами смерть принял лютую. И бежали прочь с Руси все ее враги. Пусть спокойно живется русичам.
А побив войска, дали пир честной, дали резвым ноженькам роздыху. И мягка была Мать-Земля травой. Степь хмельным опьянила воздухом.
И на день второй, несчастливый день, как свершили обедню к полуденю рек слова неумильные наш Лексей, и рекою клялся Смородиной:
— А и сильны, могучи на Руси богатыри, — говорил Попович беспечно, Неча нам опочив держать, словно лодыри…
Подавай-ка нам силу нездешнюю! Мы с той силой, витязи, справимся!
Только мокрое место останется.»
Я, хмельной дурак, не сдержал его. Надо б зыкнуть на братца меньшего. Лишь Добрыня пожурил легко. Остальные смолчали застенчиво.
Вдруг откуда ни возьмись — повалила рать, грозна сила, молодецка стать!