ПАДЕНИЕ БЕРЛИНСКОЙ СТЕНЫ
Шрифт:
Этот город играет особую роль в подходе ФРГ к восточным делам. Бонн всеми правдами и неправдами старается прибрать его к рукам, но он лежит на территории ГДР. Мы за то, чтобы развивать отношения с Западным Берлином, но не согласны с «правами» ФРГ на него. В то же время без помощи ФРГ Западный Берлин нежизнеспособен. В нем уже сейчас насчитывается 200 тысяч иностранцев; еще 200 тысяч его жителей имеют «двойную прописку», то есть проживают одновременно и на территории ФРГ. С нашей точки зрения, во-первых, не следует позволять подрывать Четырехстороннее соглашение; во-вторых, Западный Берлин не должен вызывать осложнений ни в каком смысле. [Министр иностранных дел ГДР] Оскар Фишер готовится к визиту в Москву, он еще раз подробно изложит там нашу позицию».
В принципе Хонеккер не сказал мне ничего нового. Он лишь повторил то, что нам (и посольству, и Москве) давно было известно. Я даже не стал подробно излагать сказанное им в моем отчете о беседе, ограничившись лишь рабочей записью в блокноте. Однако встреча с Хонеккером запечатлелась в моей памяти. Руководитель ГДР разительно отличался от нашей геронтократии, да и от более молодых вождей тоже. Конечно, он проявлял склонность к переоценке своей роли в истории. В то же время не было сомнений, что он отлично владеет материалом. Хонеккер говорил свободно, не заглядывая в бумажку, не спотыкаясь и не делая пауз. Во время беседы мы были наедине, Хонеккеру не ассистировали ни советники, ни помощники, ни эксперты. Тем не менее он ни разу не потерял нити разговора, не испытывал трудностей с аргументацией,
Разумеется, приехал я в Берлин страстным сторонником перестройки – период брежневского «застоя» казался мне и моим современникам самым скверным, что могло произойти со страной, поэтому новаторский энтузиазм ставропольского механизатора «со товарищи» получил спонтанную поддержку населения. Тогда никому в голову не приходило, к чему может привести перестройка на практике. Много позже Юрий Поляков с едкой иронией описывал это время: «Свобода уже проникла в Отечество, но вела себя еще довольно скромно, точно опытный домушник: осторожно, бесшумно она обходила ночное жилище, примечая, где что лежит, прикидывая, что брать в первую очередь, а что во вторую, и нежно поигрывала в кармане «ножом-выкидушкой» – на случай, если проснутся хозяева…» [33] Осознание того, что дело идет к крушению, пришло значительно позже.
33
Поляков Ю. Гипсовый трубач, или Конец фильма. М., 2008, с. 22.
Мы почувствовали колебания политической почвы под ногами, которые стали еще более заметными по сравнению с прошлыми временами, практически сразу по прибытии в Берлин. Первые раскаты грома раздались через месяц после нашего приезда в Берлин. На Пасху, которая пришлась в тот год в Германии на 7-8 июня, на обширной лужайке перед зданием рейхстага в Западном Берлине проводился большой фестиваль рок-музыки, на который съехались наиболее популярные группы со всей Западной Европы. Поводом для фестиваля были празднества по случаю 750-летия Берлина, которые отмечались в обеих частях города, причем с гораздо большим размахом в столице ГДР. Организаторы концертов у рейхстага развернули часть мощнейшей акустической аппаратуры, смонтированной у Бранденбургских ворот, в сторону Восточного Берлина, чтобы, по их словам, «дать насладиться» также любителям рока из столицы ГДР, которые не могли присутствовать на фестивале физически. Успех был поистине оглушительным – и в посольстве, и в наших жилых домах после начала концертов мы практически не слышали друг друга и были вынуждены либо кричать, либо обмениваться записками. Спасало только то, что суббота 6-го, когда начался фестиваль, и воскресенье 7 июня были выходными днями, что позволяло на время отлучаться из посольства, но нечего было и думать заснуть до завершения выступления музыкантов, затягивавшегося каждый вечер далеко за полночь. В понедельник 8 июня пришлось отменить традиционное утреннее совещание дипломатического состава под руководством посла.
Что же касается восточноберлинских любителей рока, то поначалу их интерес к концертам был не очень велик, несмотря на назойливую рекламу фестиваля по радио и телевидению Западного Берлина. Вечером 6 июня у Бранденбургских ворот собирались разрозненные группки молодежи, которые послушно расходились после того, как усиленные наряды Народной полиции ГДР разъясняли им, что они находятся в приграничной зоне. 7 июня группы молодежи стали гуще и многочисленнее, но трудностей у полиции, требовавшей соблюдения правил поведения в полосе безопасности, по-прежнему не возникало. Ситуация круто изменилась вечером 8 июня, когда кому-то из начальников в Восточном Берлине пришла в голову гениальная мысль совсем блокировать подступы к стене. (Впрочем, возможно, что полицейские верхи располагали сведениями о готовящихся провокациях; не исключено также, что такую информацию им подкинули.) В силу того что Бранденбургские ворота считаются символом Берлина, они рассматривались в качестве наиболее уязвимого участка стены и привлекали особое внимание как противников режима, так и правоохранительных органов. Заградительный барьер на Унтер-ден-Линден был выставлен как раз напротив нашего посольства, почти на уровне моего рабочего кабинета. Так что у меня была возможность хорошо видеть все происходящее. К 9 часам вечера аллея с восточной стороны полицейской цепи была, насколько хватал глаз, запружена многотысячной толпой. Многоголосый хор, заглушая транслируемую музыку, повторял: «Долой стену!» («Die Mauer muss weg!») и «Горби, Горби!» Рассеять демонстрацию удалось где-то к полуночи. Впечатление от случившегося было самым тяжелым. На душу легло ощущение неблагополучия, зыбкости, надвигающейся катастрофы.
Четыре дня спустя прояснились глубинные взаимосвязи всего происходившего. В пятницу 12 июня у Бранденбургских ворот (с западной стороны) состоялось публичное выступление прибывшего в Западный Берлин Рональда Рейгана, тогдашнего президента США. Американский визит высшего уровня должен был компенсировать «отставание» Западного Берлина по части масштабности проводимых по случаю городского юбилея торжеств. Особое значение придавалось речи американского президента на митинге у стены (на самом деле это был не митинг, а скорее «торжественное заседание» под открытым небом, поскольку присутствовала лишь тщательно отобранная публика; вся аллея, служащая западным продолжением Унтер-ден-Линден и в 1953 году нареченная «улицей 17 июня», была герметически перекрыта). Рейган оправдал ожидания и допустил несколько эпатирующих высказываний. Наибольшую известность приобрел его призыв, адресованный советскому лидеру: «Г-н Горбачев, откройте эти ворота! Снесите эту стену!» Спонтанная демонстрация жителей Восточного Берлина практически под этими же лозунгами, состоявшаяся несколько дней назад в каком-то полукилометре от трибуны, на которой стоял сейчас президент США, как бы подкрепляла притязание Рейгана на право говорить от имени всех берлинцев.
Правда, реакция немцев на слова американского президента была не совсем такой, на какую он рассчитывал. Разумеется, ему похлопали, тем более что он с самого начала вспомнил о плане Маршалла 1947-1948 годов, который стал разгонным толчком западногерманского «экономического чуда», и о заявлении Джона Кеннеди «Я тоже берлинец!», сделанном по-немецки в Берлине в разгар хрущевского кризиса. Оба эти момента были чрезвычайно популярны в Западной Германии, где с ними связывалось «спасение» ФРГ от давления со стороны Советского Союза. Однако в 1987 году все знали, что стена продолжает стоять не потому, что этого хотят вожди перестройки, а потому, что руководство ГДР и прежде всего генеральный секретарь ЦК Социалистической единой партии Германии Эрих Хонеккер были категорически против каких бы то ни было послаблений в режиме границ ГДР. По этой причине речь Рейгана привычно зачислили в разряд «шоу-эффектов», на которые он был так горазд. «Нью-Йорк таймс» сообщила на следующий день о разочаровании советников президента той «тепловатой реакцией», которую вызвала его речь в ФРГ [34] . Еще меньше отклика она встретила в ГДР, где точно знали о расстановке сил в социалистическом сообществе и связывали свои надежды на позитивные изменения
34
См. Trotnow Weifi R (Hrgb.). Tear down this wall. Berlin, 2007. S. 24, 208.
С каким вниманием на Западе следили за советским посольством и всем, что в нем происходило, показывает опубликованный 24 июня 1987 года одной из самых крупных западногерманских газет правого толка «Вельт» в рубрике «Об этом говорят» материал по случаю начала моей работы в посольстве. В статье, озаглавленной почему-то «Интерес к технике» и украшенной моей фотографией (с подписью «Наблюдатель в Восточном Берлине: Максимычев»), говорилось: «Еще не были распакованы привезенные из Москвы чемоданы, как из окна, выходящего на Унтер-ден-Линден, Игорь Федорович Максимычев уже кое-что услышал о молодежных настроениях в стране своего пребывания. Впрочем, новый посланник СССР в Восточном Берлине в своих контактах с коллегами не раскрывает, удивили ли его эти настроения или он уже знал о них из проводившихся советскими секретными службами опросов мнения молодежи в Средней Германии [35] . В секретных донесениях этот русский с серебристой сединой, 1934 года рождения [36] разбирается хорошо. Для Бонна он не является незнакомцем. В столице ФРГ на протяжении его двух многолетних служебных командировок неплохо изучили многогранные интересы сотрудника посольства. В начале своей дипломатической карьеры он был атташе в возглавлявшемся тогда Андреем Смирновым посольстве в Роландсеке [37] . Там новичок на дипломатической службе наблюдал за разнообразной реакцией [западно] германских политиков на угрожающие жесты Хрущева по отношению к Западному Берлину. Затем он был переведен в генеральное консульство СССР в Лейпциге. В саксонском городе ярмарок он воспользовался многочисленными возможностями контактов с производителями и торговцами в сфере технологий. Первая большая загранкомандировка привела Максимычева в 1966 году в Париж. Принимавшие его французы вспоминают, что в ходе своего пятилетнего пребывания этот русский постоянно проявлял внимание к техническим новинкам на ежегодном авиационном салоне в Бурже, а также при случае охотно присматривался к танковым гусеницам и аналогичным интересным изделиям. При повторной аккредитации в Бонне в 1976 году он представился в качестве советника посольства как по политическим вопросам, так и по вопросам образования и спорта. Поначалу его шефом был Валентин Фалин, ныне консультирующий Михаила Горбачева. Затем Максимычев работал под началом посла Владимира Семенова. Первоначально широкий спектр деятельности позволял советнику посольства больше, чем другим товарищам из советского дипломатического представительства, разъезжать по всей территории Федеративной Республики Германии. Однако с 1980 года он выступал только как ответственный за культурные связи – вплоть до 1984 года, когда он снова покинул Бонн. Теперь он в Восточном Берлине на посту посланника и заместителя посла. Когда в дипломатических кругах размышляют над тем, какие причины побудили Москву направить в Берлин этого дотошного русского с ученой степенью, то указывают на его тесные связи с Генеральным штабом. Доверенное лицо военных, к тому же, как и его предшественник [38] , знаток Германии занимает свой пост на Унтер-ден-Линден на важном втором месте после посла Кочемасова, человека партии» [39] .
35
Так неисправимые западногерманские реваншисты именовали ГДР; «Восточной Германией» были для них территории, отошедшие к Польше и СССР по Потсдамским соглашениям. Естественно, никаких опросов мнения среди молодежи ГДР советские службы любого рода никогда не проводили.
36
Все-таки очень неточная была у «Вельт» информация: в частности, я родился в 1932 году; в Лейпциге работал до направления в Бонн, а не после; в те годы в Лейпциге было просто консульство, генеральным оно стало позже; техника и технология и уж подавно танковые гусеницы (!) меня никогда не интересовали; на авиасалонах в Бурже я бывал только в порядке профсоюзных «культпоходов» сотрудников посольства; в 1976 году был командирован в Бонн на должность советника по культуре, но посол В.М. Фалин счел более целесообразным поручить мне анализ отношений ФРГ с западными державами, оставив за мной только связи в области образования, науки и, главное, спорта – тогда шла подготовка Московской Олимпиады 1980 года; после отъезда Фалина я, наконец, смог заняться всеми проблемами, входящими в круг обязанностей атташе по культуре, как к тому времени стала называться моя должность; я никогда не был связан с Генштабом, мои достижения в военной карьере ограничились воинским званием лейтенанта запаса, уже поэтому «доверенным лицом военных» я никак не мог быть.
37
Городок на левом берегу Рейна, где в здании бывшей гостиницы первоначально размещалось посольство СССР в ФРГ.
38
Я сменил в Берлине В.А. Коптельцева, приглашенного в Международный отдел ЦК КПСС, которым руководил Фалин.
39
«Die Welt», 24. Juni 1987.
(Помню, пронизывавшая статью тенденциозность подачи фактического материала, к тому же безбожно перевранного, меня тогда сильно покоробила. Никаких интриг ни с чьей стороны в связи с моим назначением не было: случилось так, что в тот момент, когда мой предшественник срочно понадобился в Москве, «под рукой» не оказалось другого специалиста по Германии. Такое на дипломатической службе случается – и довольно часто. К счастью, поведение официальных представителей ФРГ и Западного Берлина не соответствовало тону статьи в «Вельт»; им было важно иметь собеседника, умеющего излагать позицию своей страны и передающего без искажений в Москву то, что ему говорится.)
В верхах ГДР и СССР недооценили знакового значения демонстрации 8 июня 1987 года на Унтер-ден-Линден и постарались поскорее забыть о ней. О том, чтобы извлечь из случившегося какие-либо политические уроки, даже речи не было. Все было сочтено «недоразумением». Посольство честно доложило в Москву об обстоятельствах ЧП, получило из окружения Горбачева очередное указание «Не драматизировать!» и тоже предало инцидент забвению. Это было ошибкой, похоже, с самыми трагическими последствиями.
Точно так же был пропущен мимо ушей кризисный сигнал, прозвучавший в начале 1988 года в связи с ежегодно отмечавшимися в ГДР днями памяти Карла Либкнехта и Розы Люксембург, убитых германской военщиной 15 января 1919 года. Во время многотысячной официальной демонстрации в Берлине в воскресенье 17 января несколько примкнувших к ней диссидентов развернули транспаранты с требованиями уважения прав человека (на одном из них воспроизводились слова Розы Люксембург: «Свобода – это всегда свобода для инакомыслящих»). Участники акции протеста были быстро изолированы, их транспаранты свернуты, траурное шествие продолжалось свои чередом, мало кто вообще заметил этот инцидент. Однако о нем в полную силу протрубили средства массовой информации ФРГ и Западного Берлина. Они утверждали, что в акции участвовало более ста человек (их представили как членов некоей подпольной группы «За мир и права человека») и что 30 человек были задержаны полицией. Эти данные были воспроизведены в обзоре печати, которым по традиции открылось очередное утреннее совещание дипломатического состава посольства в понедельник 18 января. Однако посол в своем выступлении на совещании обошел указанную тему молчанием.