Падение царского режима. Том 2
Шрифт:
Председатель. — А ваша беседа со Штюрмером чем окончилась?
Манасевич-Мануйлов. — Штюрмер сказал, что он решительно ничего не знает, что для него это новость… Я ему сказал: «Но, кажется, Распутин поддерживает вашу кандидатуру?». Он сказал: «Распутина я несколько раз в жизни видел…», — и замолчал… Одним словом, о Распутине не хотел говорить со мной…
Председатель. — Что же, вы поверили ему?
Манасевич-Мануйлов. — Нет, безусловно, не поверил… (Я потом узнал, что налгал.) Тогда — на завтра или на послезавтра — я был у Питирима и рассказал ему всю беседу, которую имел со Штюрмером. Питирим очень настаивал, относительно вопроса о государственной думе: как он смотрит?… Он его не знал совершенно, — никогда не видал Штюрмера… Он говорит мне:
Председатель. — В вашем присутствии или без вас?
Манасевич-Мануйлов. — Нет, без меня… После этого Питирим — не знаю, от кого — еще имел очень подробные сведения, относительно всего того, что происходит в политических кругах, — в смысле брожения, — в смысле, так сказать, того, что решаются в Царском Селе итти против думы… Государь в это время находился в Ставке.
Председатель. — Вы говорите: Питирим знал, — как выяснилось из разговоров с ним — о том, что в Царском злоумышляют против думы… Пожалуйста, остановитесь на этом: что же именно знал Питирим?
Манасевич-Мануйлов. — Он говорил, что есть безусловно влияния (не Распутина, — он подчеркивал это), которые во что бы то ни стало хотят закрыть государственную думу, считая, что время такое, что нельзя созывать государственную думу, и что правильнее было бы даже создать военную диктатуру…
Председатель. — Т.-е. такова была точка зрения Царского Села?
Манасевич-Мануйлов. — Не Царского, а известной группы, воздействовавшей на Царское Село… Питирим говорил, что для него неясно, кто именно влияет в этом направлении… При чем он говорил таким образом: — что два течения есть, — более реакционное течение возле государя было в тот момент (потому что эта вещь менялась: в тот момент, как он говорил — возле государя)… Государь, как я вам докладывал, находился в Ставке. Тогда Питирим говорит, что «раз положение такое серьезное, хотя это не прямое мое дело, как духовного лица, но я вмешиваюсь в это дело!…» Он уже видел Штюрмера, и Штюрмер на него произвел впечатление хорошее, хотя его смущала очень его немецкая фамилия…
Председатель. — Вы сказали: в тот момент более реакционное течение сосредоточилось около бывшего императора… А лица — Питирим не называл?
Манасевич-Мануйлов. — Нет, он не знал и сам это, — спрашивал даже: «Не слышали ли, — а кто там?…»
Председатель. — Итак, Питирим сказал, что он решил принять участие в этом?…
Манасевич-Мануйлов. — Принять участие, — и послал телеграмму государю, относительно того, что он просит быть принятым…
Председатель. — Это было за несколько дней до назначения Штюрмера? — Как вы думаете?
Манасевич-Мануйлов. — Это было, я думаю, дней за 10–12, потому что тут, после этого, он, значит, послал эту телеграмму, и назавтра, кажется, или в тот же самый вечер получил ответ от государя за его подписью о том, что он очень рад будет его видеть в Ставке. В Ставке он подал докладную записку, которую он не читал, но о которой говорил, что много трудился над составлением ее… Именно (как он тогда рассказывал) он доказывал в ней необходимость существования государственной думы и назначения, — как он тогда выразился, — «практического» председателя совета министров, «практика»…
Председатель. — А как вы себе представляете: Питирим в состоянии был сам составлять записки или кто-нибудь другой ему составлял?
Манасевич-Мануйлов. — Вряд ли сам… Хотя он человек интеллигентный, кончивший, кажется, академию… Ему помогал некий Мудролюбов, — это был его секретарь. (В составлении этой записки я не принимал никакого участия…) Тогда он повез эту записку и сейчас же вернулся обратно.
Председатель. — После этого вы его видели, и он вам что-нибудь рассказывал?
Манасевич-Мануйлов. — Да, я его увидел, и он сказал, что государь решил, что, во всяком случае, государственная дума должна существовать… Питирим был в большом от этого восторге. Что касается назначения Штюрмера, то государь говорил, что уже многие лица называли
Председатель. — Эта перемена фамилии как раз тогда и произошла?
Манасевич-Мануйлов. — Да, незадолго до этого… Питирим сказал государю о том, что Штюрмер мог бы изменить фамилию, но государь сказал, что будет неудобно… Затем, вскоре, царь приехал сюда, и Штюрмер опять был у Питирима — узнать, как его поездка; что было между ними, — я не знаю, меня не было…
Председатель. — А вам не рассказывали ни Питирим, ни сотрудники его?
Манасевич-Мануйлов. — Нет, я не знаю, что было… Но, во всяком случае, государь приехал сюда, и вечером… Да, нет: виноват, — я не то говорю!… Штюрмер был у Питирима после поездки в Ставку. Затем он мне сказал: «Я еду (кажется, это было в 6 часов) к Питириму, и от Питирима, если вы будете дома, я к вам заеду»… — И, действительно, около 7 или 8 часов вечера, он ко мне приехал и сказал о том, что Питирим хорошо съездил, и как будто его кандидатура находит отклик со стороны государя; но что вопрос еще не решон и что он, во всяком случае, ничего не знает по этому поводу: il fait la sourde oreille, [*] — так сказать, не вмешивается в это дело, совершенно остается в стороне… И он просил, чтобы не попало что-нибудь по этому поводу в газеты… Потом приехал, значит, государь. И, я помню, я был в «Новом Времени» (это было около 12 час. ночи), приходит человек и говорит: «Вас просят к телефону с Конюшенной» (он жил еще на Конюшенной). Я подошел к телефону: оказалось — Штюрмер, который мне говорил, что он только что получил записку от царя, что царь его зовет в Царское Село — на завтра. — «Если можно, сообщите это Питириму…» — Я говорю: «Уже поздно». — «Но завтра утром, во всяком случае, передайте!». Я назавтра передал Питириму. Назавтра Штюрмер съездил в Царское Село. Что было между царем и Штюрмером, я точно не знаю; но в тот день я видел Штюрмера, и он сказал, что вопрос стоит хорошо; но что он, в течение нескольких дней, не может ни с кем разговаривать, даже со мной, с Питиримом, — решительно ни с кем, — что он дал слово государю… У него даже трубка была не повешена в эти дни… Затем состоялось его назначение. Нужно сказать, что в период этих разговоров он говорил относительно меня, что он просил, чтобы я состоял при нем так же, как я состоял при гр. Витте… Его назначили, и с первого же момента его назначения очень властным и полным хозяином себя держал Илья Гурлянд, который являлся его ближайшим помощником, составителем всех его бумаг, — решительно всем!…
Стран. 34, сн. 2 стр.
«il fait la sourde oreille» — он делает вид, что не слышит.
Председатель. — В какой должности?
Манасевич-Мануйлов. — Он был членом совета министра внутренних дел и сейчас же был назначен директором телеграфного агентства.
Председатель. — А членом совета он был еще до того, или он был назначен со вступлением в министерство Штюрмера?
Манасевич-Мануйлов. — Не могу вам сказать, — я не помню совершенно… Дело в том, что министр вн. д. А. Н. Хвостов был в приятельских отношениях с тем же Гурляндом, так что очень может быть, что он раньше был назначен, — я не могу вам сказать… Отношения Гурлянда со Штюрмером — давнишние и, как говорили в чиновничьем мире его товарищи, Штюрмер был в интимных отношениях с мадам Гурлянд, и это, так сказать, их сблизило… Значит, началось правление Штюрмера. Тут я увидел, что мне ужиться с Гурляндом невозможно…
Председатель. — Почему?
Манасевич-Мануйлов. — Потому, что он был полным хозяином! Я ведь мог быть, главным образом, полезным в области журнальной, с этой стороны, в сношениях с печатью, о чем я говорил Штюрмеру: это, с первого же момента, так было решено между мною и Штюрмером, что он будет приглашать представителей печати, что будет устраивать чай… Сейчас же это было перерешено Штюрмером, — 3 часа спустя после того, как он говорил с Гурляндом!… Так что я понял, что мне здесь нечего делать у него… Теперь, я думаю, наиболее интересным для вас… Но, быть может, у вас есть вопросы?…