Падение царского режима. Том 3

Щеголев Павел Елисеевич

Председатель. — Простите, мы все-таки слишком отвлекаемся в сторону. Нам все же нужно держаться точки зрения государственной.

Белецкий. — Я хотел дать обрисовку, какое он имел влияние. (Читает.) «Его незлобие и отношение к иноверцам создали ему на месте его служения глубокое к нему почитание со стороны последних. Его народный говор, уснащенный народными поговорками и умело примененными текстами священного писания и примерами из жизни святых, давало особый интерес в собеседовании с ним. Я это показываю потому, что объяснить его умиротворяющее влияние в высших сферах, где он тонко, дипломатично парализовал, не задевая Распутина, влияние последнего, что чувствовал Распутин. Вследствие этого при мне уже можно было наблюдать, что приезды епископа Варнавы нервировали Распутина, он подозрительно относился к нему, старался причинить ему затруднения в приемах в высоких сферах и всячески противодействовать сильному стремлению епископа Варнавы уйти из тобольской епархии на север. Но не могу умолчать, что, сделавши ту или другую владыке неприятность, Распутин через некоторое время старался чем-либо исправить ее. Так, например, даваемое обычно архиепископство при открытии мощей в епархии, было заменено очередной звездой, но через промежуток времени, по настойчивым просьбам Распутина, владыке, без его о том напоминания, было пожаловано архиепископство. Отличительною чертою владыки было то,

что во время приездов своих в Петроград он посещал всех своих знакомых и бывших в милости, и впавших в немилость, относясь так же к последним, как и тогда, когда они были в силе, что учитывал и не забывал Распутин в своей борьбе с ним. По совету моему, Самарина и князя владыка, в интересах своего дела, в исполнение воли синода, не представившись государю, выехал из Петрограда, так как по сведениям князя Андроникова, коему Самарин к тому времени предложил официально подать прошение об увольнении, Самарин был в числе лиц, кои должны были уйти из кабинета И. Л. Горемыкина. Но владыка уехал не в свою епархию, а сперва на родину — в одну из северных губерний, а затем в Москву, где и остался, поддерживая сношение с князем Андрониковым через своего близкого человека, архимандрита Леонида (много, между прочим, вредившего ему в деле управления епархией), в ожидании нового назначения обер-прокурора и ожидаемого скорого приезда Распутина из Покровского, зная, что в данном деле этот последний ему поможет, так как назначение Самарина обер-прокурором состоялось неожиданно для Распутина; Самарина он не знал, но знал, что последний к нему относится отрицательно и что священник Востоков, публично выступивший против Распутина, состоял воспитателем по закону божию детей Самарина. К этому времени я уже познакомился с Распутиным, секретно от жены, в конце 1914 года, в квартире князя Андроникова, несколько раз с ним там виделся, был два раза у него на квартире по Гороховой улице. В воскресенье, туда, после обедни, приезжала в эти дни А. А. Вырубова пить чай в небольшом кружке избранных Распутиным лиц, и здесь я познакомился с А. А. Вырубовой. Распутин тоже был у меня один раз, когда я, воспользовавшись отъездом жены из Петрограда в Москву, к матери, и тем, что дети были в церкви на вечерней службе, пригласил его к себе на чай; но тем не менее, отношения эти не были в ту пору тесными, так как и он, и я, и А. А. Вырубова друг к другу приглядывались, мне было неловко чувствовать, что они понимают цель моего сближения, так как им тоже в это время было известно, что я до того не был его сторонником и давал сведения Богдановичу и великому князю Николаю Николаевичу; единственно, что их примиряло со мною, это то, что в мое время жизнь Распутина была в безопасности, так как покушение на него, [*] устроенное по инициативе Илиодора, случилось уже после моего ухода, при генерале Джунковском. Когда он мне передал о предстоящих переменах, то, под строгим секретом, он мне сообщил, что им еще задолго до этого, с лета уже, выставлена кандидатура А. Н. Хвостова, которого он сблизил и с дворцовым комендантом генералом Воейковым и с А. А. Вырубовой, что А. Н. Хвостов уже был вызываем во дворец государыней, произвел на нее самое лучшее впечатление, и что теперь подготовляется благоприятная для него почва к приему у государя, что судя по всему успех назначения обеспечен и что это делается очень тонко, так, что даже Горемыкин не посвящен в это назначение, так как это назначение, как он думает, могло бы встретить противодействие со стороны Горемыкина, имевшего своего кандидата (это был бывший товарищ министра, государственный секретарь Крыжановский. Я об этом не писал здесь), к провалу которого, путем сообщения о нем некоторых сведений, приняты уже им, князем Андрониковым, меры и что А. Н. Хвостов, который раньше ко мне относился, будучи губернатором, несколько предубежденно, теперь, под влиянием его, князя, рад будет совместному служению со мною». Я тут подробно пишу о назначении Хвостова. Назначение Штюрмера проходило таким же порядком. Это картинка нравов. Тяжело… (Волнуется, читает). «На другой день было назначено, в квартире князя Андроникова, свидание мое с А. Н. Хвостовым в присутствии епископа Варнавы, повлекшее за собою ряд ежедневных свиданий, нас тесно сблизивших, и затем состоялась моя совместная поездка к А. А. Вырубовой, где я встретил доверчивый прием, и к генералу Воейкову, с которым до этого времени я познакомился через князя Андроникова и бывал неоднократно. Эти сведения меня убедили, что князь Андроников весьма точно передал мне обстановку дела и что вопрос о переменах в кабинете — вопрос самого близкого будущего, и назначение А. Н. Хвостова предопределено, судя по полученным уже из дворца известиям». Состоялась моя поездка втроем, потом вдвоем мы ездили. В первый раз А. А. Вырубова все-таки подозрительно отнеслась. Но значит работа была правильная.

Стран. 399, св. 21 стр.

«покушение на него» (на Распутина) — покушение Гусевой 15 апр. 1914 г. в с. Покровском, Тоб. губ.

Председатель. — Т.-е. работа Андроникова, а с другой стороны — Распутина?

Белецкий. — Нет, не Распутина. Я не был здесь в течение трех месяцев. Это был период, когда мы уехали с женой, после смерти старшего сына. Распутин летом бывал, так что безусловно князь Андроников влиял на него по личной симпатии. Я правдиво описал вам, какое было взаимоотношение друг к другу. Вначале она отнеслась ко мне подозрительно, здесь же я увидел совершенно другое отношение Анны Александровны, сразу доверчивое, как к своему человеку. Я вспоминаю, что в одну пору, когда Хвостов был нижегородским губернатором, к нему Распутин ездил. Это после убийства П. А. Столыпина. И он предполагался государем к назначению на пост министра внутренних дел. Но настойчивость В. Н. Коковцова именно тогда отвоевала это, и тогда не он был назначен. В. Н. Коковцов не был поборником Хвостова, и только потом мне удалось их несколько сблизить. Я это потом напишу. (Читает.) «Действительно, скоро последовал вызов Хвостова к государю, особо милостивый прием с воспоминанием о его прошлой службе, сообщение о том, что его назначение состоится на-днях, и согласие на приведение преднамеченной А. Н. Хвостовым программы в исполнение. До опубликования указа, дело было в большом секрете, но Андроников познакомил тоже тогда Горемыкина с положением дела, как с фактом совершившимся и, пользуясь своим сильным на него влиянием, убедил его не противодействовать, так как это ничего не изменит, добавив, что А. Н. Хвостов будет в будущем считаться с его, Горемыкина, повелениями, что Горемыкин может всегда воздействовать на А. Н. Хвостова через особо близкого к себе человека для Хвостова, министра юстиции А. А. Хвостова, и просить его принять А. Н. Хвостова. Против моего назначения И. Л. Горемыкин ничего не имел, так как я часто бывал у него, и он относился ко мне хорошо. А. Н. Хвостов был у Горемыкина, и тот обещал ему не противодействовать его назначению, если ему не будет предоставлено выбора. Я тоже был у Горемыкина, после назначения А. Н. Хвостова, и было условлено, в случае моего назначения, что я его буду держать докладами с ведома министра (о чем он ему и заявил) в известности о настроении

России. Это мною в точности было исполнено, вплоть до доклада ему о предстоящей смене его, Горемыкина, и о назначении на его место Штюрмера, чему г. Горемыкин не поверил, настолько это было для него неожиданно».

Председатель. — Скажите, а кто проводил Хвостова?

Белецкий. — Распутин к нему ездил, и он даже вспоминал о том, что он сказал, я об этом напишу. Как штрих, могу сказать, какие времена были. Это всенародное покаяние, что я и жене сегодня сказал, что детям потом придется пережить. Ах, г. председатель, не дай бог. (Плачет.)

Председатель. — Я думаю, это все к лучшему, к выяснению истины, не правда ли?

Белецкий. — Я сам понимаю.

Председатель. — Вы своими показаниями можете восстановить очень интересные моменты политической жизни старого режима.

Белецкий. — Да, но дети. У меня девочка 15 лет в гимназии; сын, его товарищи могут сказать… (Плачет.) Я страшно расстроен, в особенности, когда дошел до этой грязи.

Председатель. — Хотите сделать перерыв?

Белецкий. — Нет, спасибо, вы тепло относитесь ко мне, нет, спасибо. Это ужасно, какие были времена! Архиепископ, который, может быть, занимает теперь место митрополита и пользуется общественною популярностью, говорил: «Дай мне митрополичий клобук в Москве, Григорий, это не мне нужно, это нужно России». Это не только на нас, но даже на Григория подействовало. «Нет, Макарий тишайший святой пусть там останется, пока не умрет». Вот, я говорю, нравы того времени какие были!

Председатель. — Вы хотите сказать, до какой глубины падения доходили люди, соприкасавшиеся с Распутиным, что даже Распутин…

Белецкий. — Возьмите таких людей, я не говорю о себе, как Горемыкин, Штюрмер. Немного было таких, как Самарин, которые имели крупное мужество не соглашаться. Это были люди обеспеченные, но возьмите человека среднего положения, живущего на жалованье, имеющего детей, с некоторою слабостью характера и находящегося в условиях петроградской атмосферы. Это был упадок времен Франции, первой республики; тот же был период разрушения всех идеалов общественных и политических. Я люблю государя по настоящее время, потому что в нем было много хорошего, я многим ему обязан. Но теперь, когда я пережил многое, я подумал, что я был одной из единиц, которая способствовала тому, что в настоящее время он переживает и что произошло, и т. д. Вот, насколько я понимаю, я говорю с своей совестью. Тогда у меня была единственная совесть — жена от которой я скрывал, иногда многое скрывал, но она мне много прощала.

Председатель. — Характерно очень. Вы, значит, скрывали от жены и от детей вашу связь с Распутиным?

Белецкий. — Да, мне было стыдно, я скрывал. Мне теперь все равно, я все равно, что священнику говорю. Я так и жене сказал, что ей в будущем придется пережить еще больше горя.

Председатель. — Позвольте задать вопрос: отношение Воейкова к Андроникову не было отношением к докучливому посетителю, с трудом терпимому?

Белецкий. — Нет, нет, никогда в жизни. Это были страшно тесные отношения. Я в эту пору приезжал сам с Андрониковым. Я говорю правдиво. Мы сидели рядом, я слышал его доклад. Андроников не скрывал писем, которые ему писал, с обрисовкою лиц. Это была общественная агентура Воейкова. Он так и мог на нее смотреть. Это не то, что чувствуется, что когда человека терпят, пользуются им, как пользовались мы сотрудниками, но когда у вас гости, вы его не вводите. Нет, это был человек, с которым отношения были очень близкие. Граф Фредерикс и князь Шервашидзе — у них отношения были налажены.

Председатель. — Чью политику, в отношении личного состава, проводил Андроников? Ведь он, как выясняется, не опирался ни на какую партию.

Белецкий. — У него оригинально был составлен кабинет. Он бывал у разнообразных лиц, которые даже друг с другом сражались политически. Ему каждый из министров был дорог, потому что этот министр давал ему ту или другую пользу.

Председатель. — Так что, если верно то, что вы говорите, то Андроников мог провести в министры, и Россия получала министра, который был угоден даже не определенной партии, а лично Андроникову?

Белецкий. — Я рассказал историю с Маклаковым, это объяснялось влиянием кружка князя Мещерского, с которым князь Андроников потом примирился. Но Мещерский до конца своей жизни относился к Андроникову отрицательно, и с ним сближения не было особенного. Маклаков отклонил от себя возможность поднесения иконы. С иконы это началось. Он не принял этой иконы, а затем так до конца шло. Однако он с Маклаковым не враждовал, потому что чувствовал его большую силу. Но это только до того, пока не выяснилась возможность его ухода, пока, наконец, он не получил пощечину, удар от Маклакова — это предложение уйти. Тут он пошел против него. Поход этот заключался в том, что он собирал сведения из личной министерской жизни, все смешные эпизоды, которые были у министров в их обиходе, эпизоды с женою и т. д., одним словом, освещал его интимную жизнь, и это все сообщалось в смешном виде. Конечно, сегодня прочтут, завтра прочтут — посмеются, а в конце концов, все же остается впечатление.

Председатель. — И это действовало на решение государственной важности?

Белецкий. — Это действовало, например, я могу указать на Мещерского, с которым я был вначале близок, а потом от него отошел. Он повел против меня политику. Писал против меня в «Гражданине» целый ряд статей. Они были смешные. Государь читал этого «Гражданина». В конце концов, это вылилось в такую форму, что когда Макаров уходил (а я предупредил его, и он сам подал прошение, иначе он мог получить неожиданно обратное возвращение в государственный совет), то он получил записку от государя о том, что Мещерский писал, чтобы предложить мне уйти. И Макаров, позднее, через год, когда я узнал частным образом, мне сказал об этом. Макаров настолько ценил меня, что он даже поехал к государю, испросил аудиенцию и меня защитил. Я остался, но тогда я этого совершенно не знал. Вот, какие влияния могли быть. Тут многое объясняется сложностью натуры государя и вообще отношениями придворных кругов. Много можно было бы об этом говорить.

Председатель. — Вы, повидимому, думаете, что Андроникову это нужно было для коммерческих дел, которыми он жил?

Белецкий. — Я не могу сказать про контр-разведку. Я говорю, он был сторонником, тяготел к Германии по складу своей структуры. Его связь с Вильгельмом, портрет которого с надписью он имел, переписка личная со многими герцогинями отдельных великих княжеств германских; может быть, там что нибудь и было. Потом Витте был сторонником Германии. В ту минуту все так на него смотрели. Спросите Шаховского, который был в хороших отношениях с князем Андрониковым. Он подтасовывал себе желательный кабинет. А его отношения, например, Горемыкин с Коковцовым; Коковцову сообщалось все, что делал Горемыкин; как видите, Коковцов пошел на то, что в квартиру Андроникова являлся с Распутиным. Вот какое было время.