Падение царского режима. Том 3

Щеголев Павел Елисеевич

Председатель. — А Шабельская-Борх?

Маклаков. — Она при мне получала субсидию на газету «Свобода и Порядок», мы наводили справки, тоже 2–3 тысячи подписчиков. Но Шабельская-Борх была добросовестнее.

Председатель. — Почему выдача денег Шабельской-Борх обставлялась секретом, в смысле хранения росписок? Еще других услуг она не оказывала?

Маклаков. — Нет.

Председатель. — А французской прессе платилось?

Маклаков. —

Я никому не платил. Я платил только — был Башмаков, издавал газету в Париже.

Ольденбург. — Издавалась здесь.

Председатель. — А на французскую прессу в Париже, на «Фигаро»?

Олышев. — «Фигаро» получил 303 руб.

Маклаков. — В этой области была большая неразбериха, т.-е., когда я ушел, немножко осветилось. Постоянные смены…

Председатель. — Не будем растекаться в мелочах.

Ольденбург. — Если я вас верно понял, вы сказали, что испытали разочарование по отношению к субсидиям всей этой прессе. Вы испытали разочарование, как министр внутренних дел и, вероятно, это вылилось в форме какого-нибудь доклада, который был внесен в совет министров для того, чтобы печальная практика прекратилась, для того, чтобы те преемники, которые могут быть у вас, могли бы воспользоваться вашим опытом? К сожалению, мы замечали, что при ваших преемниках, эти субсидии не только не уменьшались, а, напротив, возросли. Чем объяснить, что, несмотря на то, что вы так категорически утверждали, что это был неправильный способ расходования государственных денег, вы, повидимому, все-таки не предприняли ничего, чтобы способствовало реальному прекращению дела? Или доклад этот где-нибудь существует, и мы можем ознакомиться с ним?

Маклаков. — Я сейчас докладывал председателю по этому поводу. По-моему, непременно, раз имеется крайность в одну сторону, должна быть крайность и в другую сторону. Я думал о литературе, что она может сослужить какую-то службу. Но по мере того, как я постепенно приходил к ликвидации всего, что было налажено… Вы спрашиваете, был ли какой-нибудь доклад? Мне мешал какой-то рок, мешал потому, что скончался Татищев, с которым мы могли обсуждать это. Решать надо было до наступления момента, пока суммы не распределены. А тут все приходят и спрашивают: получу ли я на будущий год субсидию? Я полагаю, что до наступления нового года надо это решить. Раз система обозначилась, она должна быть введена. И вот, в один из этих периодов, я лишился своего сотрудника. Потом подошла война…

Ольденбург. — Я все-таки верно понял, что у вас выработалось принципиальное отношение. Не могу не удивляться, что вы, как министр внутренних дел, не сочли нужным закрепить его чем-нибудь, чтобы прекратить пагубное расходование крупных народных денег. Казалось, что при таком взгляде, который вы развиваете, вашей обязанностью было принять известные меры к тому, чтобы прекратить и не возобновлять. Между тем мы замечаем, что практика продолжала усиливаться, так что опыт, который вы получили, как министр внутренних дел, не повлиял, в данном случае, благотворно на ваших преемников.

Маклаков. — Относительно

преемников, я не знаю. Но относительно себя, позвольте подчеркнуть одно: до меня субсидировалось бесконечное количество листков и газет повсюду. По мере того, как я убеждался в совершенной их бесполезности, мы пришли к первоначальному решению, что нужно организовать одну общую, большую газету, которая могла бы заменить все листки. Между прочим, с этой целью была ликвидирована «Россия», которая занимала такое бесцветное положение.

Председатель. — Какое положение? Бесцветное?

Маклаков. — Бесцветное, совершенно бесполезное. И мы думали соединить все имеющиеся деньги в одном крупном предприятии для издания газеты. Но так как это страшно трудно сделать, то мы перешли к этому постепенно: маленькие отбросили и стали субсидировать несколько крупных. Если они жизнеспособны, они сами себя оправдают. Так мы субсидировали новую газету Ветчинина и Алексеева «Голос Руси» и газете «Киев» в Киеве давали большую субсидию.

Ольденбург. — Но все-таки вы не проявили этого в форме какого-нибудь постановления или доклада совету министров?

Маклаков. — Мы шли… Это было указано начальнику главного управления…

Олышев. — Но если вы были против этого, как объяснить безусловное увеличение расходов? Так: в 1912 году — 600.000 руб., в 1913 — 800.000 руб., в 1914 — слишком 900.000 руб., в 1915 — 1.000.000 руб., в 1916 — 1.600.000 руб; как видите, сокращения не было. Вы, может быть, сокращали, но нисколько не стеснялись деньгами. Вы «Киеву» дали 60.000 руб. и посылали их губернскому предводителю дворянства Безаку и Стельмашенко?

Маклаков. — Одному Безаку.

Олышев. — Не понимаю этой тенденции расширения.

Маклаков. — Я не против того… Я говорил, что если бы можно было создать большой орган с крупными силами… Если бы он даже дорого стоил…

Олышев. — Теперь я вас понимаю.

Маклаков. — Можно мне сказать? Я боюсь, чтобы не вышло недоразумения. О Дезобри я категорически утверждаю, что она не получала из моих сумм. Я должен доложить Комиссии, что директор департамента полиции имеет свои собственные суммы. Так что, может быть (я не уверен в этом), она получила оттуда. Это мелочь, которая легко могла забыться.

Председатель. — Вам известно, что за Дезобри-Степановой стоит группа, так называемой, активной борьбы с революцией?

Маклаков. — По докладу Белецкого. Я это просматривал. Если б я мог вам показать, сколько министр получает писем с указанием, когда и что с ним будет сделано. У нас вошло в обычай, что канцелярия все письма сжигала, потому что никогда ничего не подтверждалось.

Председатель. — Значит, вы только по докладу Белецкого знали о связи Дезобри с группой активной борьбы с революцией? Скажите, какая разница между безотчетными деньгами, выдаваемыми из рептильного фонда, и безотчетными деньгами, которые выдавались из средств департамента полиции?