Падение царского режима. Том 3
Шрифт:
Маклаков. — Да, это верно. Я скажу, что за всю мою службу это было самое тяжелое и неприятное дело; потому что она мне написала письмо; затем, она в ужасном виде пришла; она до такой степени устала от всех преследований: постоянно жила на-чеку — тут ее обнаружат, тут не обнаружат; только при помощи Комиссарова она пристроилась, где-то служила; она нигде не могла найти себе места; в кругах революционных на нее смотрели, как на предательницу, а в правительственных, т.-е. полицейских, как на человека, который может очень скомпрометировать; и все ее, как вы сказали, как мячик, перекидывали. Когда судьба привела ее к нам, был новый министр, новый товарищ министра, мы остановились перед
Председатель. — Но согласитесь, что, если вами с Джунковским, как вы заявляете, руководило чувство человеколюбия, то Герасимов и Белецкий этих чувств человеколюбия, судя по их деятельности, были лишены?
Маклаков. — По мере того, как я убеждался (не они одни, много было таких), я постепенно от них отходил, что было, не скрою, чрезвычайно сложно, потому что ни у одного министра не было такой организованной сети преданных людей, как у каждого из них, потому что они были окружены. Они могли как угодно вести свое дело. Это были маги своей техники, они знали всю закулисную сторону. Это было, как форт Шаброль.
Председатель. — Имею честь доложить Комиссии, что в деле департамента полиции девятого производства о мещанке Е. Н. Шорниковой имеется выписка 10 октября 1913 года из немецкой газеты «Vossische Zeitung» следующего содержания: «на-ряду с процессом Бейлиса в Киеве, «русский суд» (в ковычках) предстал в настоящем освещении в сенате, в деле провокаторши Шорниковой. В этом деле, русское правительство, повидимому, решило разорвать со всеми «предрассудками» европейского правового отношения к суду. Сенат в Петербурге признал легальность и безнаказанность самого подлого провокаторства. Это дело доказывает отсутствие всяких оснований для процесса по обвинению в государственной измене социал-демократической партии второй думы». Газета требует пересмотра этого процесса и оправдания жертв царизма, невинно осужденных членов думы. (Оглашается подпись, сделанная, по словам Н. А. Маклакова, рукою Белецкого.)
Маклаков. — Может быть, я его оговорил?
Председатель. — Нет, не беспокойтесь. Все равно, он не станет отрицать своего почерка. Если ошибка, она будет вскрыта. В этой заметке упоминается второе дело — Бейлиса. Хотелось бы перейти к его рассмотрению. Все это было, значит, в январе и октябре 1913 года?
Маклаков. — Заседание совета министров по делу Шорниковой, должно быть, в мае или июне.
Председатель. — 26 июля; а осенью, как раз, приспело дело Бейлиса. Скажите, в каких сношениях по делу Бейлиса было министерство внутренних дел с министерством юстиции?
Маклаков. — Мне кажется, я был тогда губернатором.
Иванов. — Это было в 1913 году, в сентябре месяце.
Маклаков. — В 1913 году, ну, я извиняюсь. — Кажется никаких сношений не было. Разговоры были без конца, в совете министров, и везде.
Председатель. — Вы припомните, что вы, по докладу Белецкого, отдали распоряжение шифрованной телеграммой начальнику киевского губернского жандармского управления установить самое тщательное и осторожное наблюдение за всем составом присяжных заседателей…
Маклаков. —
Председатель. — …предстоявшей с 25 сентября сессии киевского окружного суда.
Маклаков. — Да, это может быть, было, опять — по просьбе министра юстиции, потому что там предполагался подкуп. У него были данные, так что указание «очень осторожно» было сделано и мною. Около этого дела разыгрывались страсти, бог знает как.
Председатель. — И до начала слушания дела Бейлиса. — При этом, чтобы «наблюдение производилось тонко, осветить все сношения присяжных заседателей и возможность влияния на них заинтересованных в деле лиц. О ходе наблюдения постоянно осведомлять прокурора судебной палаты Чаплинского, коему и докладывать все данные, могущие дать судебной власти материал для суждения о настроении присяжных заседателей; накануне разбора дела все подробности наблюдения донести по телеграфу директору департамента Белецкому, для сведения министра внутренних дел».
Маклаков. — Самая редакция текста этой телеграммы мне неизвестна. Общее наблюдение, как я говорил, могло быть установлено по ходатайству министра юстиции, а в какой форме, — это литература Белецкого, многословная и неясная. Это уж от него шло, а не мое.
Председатель. — Но все-таки он вам докладывал о ходе наблюдения?
Маклаков. — Да, потому что боялись еврейского погрома, в связи с делом.
Председатель. — Как же вы, предполагая погром, устанавливаете другое наблюдение: наблюдение филеров за присяжными заседателями?
Маклаков. — Я говорю, это дело нас интересовало с другой стороны, так что все другие доклады, не специальные, как, например, о настроении присяжных заседателей, для министра внутренних дел никакого интереса не представляли.
Председатель. — Как, собственно, с точки зрения законности, обстоит дело? Может ли министр внутренних дел распорядиться поставить филеров наблюдать за лицами, которые имели несчастие попасть в списки присяжных заседателей?
Маклаков. — Я не сумею вам сказать. Тут другое наблюдение, чтобы не было злоупотреблений, не было попытки подкупа присяжных заседателей со стороны заинтересованных в процессе лиц. Тут, говорил министр юстиции, мобилизованы были такие страшные силы…
Председатель. — Мало ли, что говорили. Как же, на основании того, что «говорят», министр юстиции просит министра внутренних дел, а министр, на основании этого «говорят», отдает распоряжение?
Маклаков. — Простите, министр юстиции, у которого идет громкий процесс, обращается в министерство и говорит, что, по его сведениям, могут быть подкупы, и он просит, в предотвращение такого явления, установить наблюдение. Это была не политика; так мне кажется, я не юрист.
Председатель. — Так что, вы думаете, что данный текст неверно передан?
Маклаков. — Я с этим текстом не согласен от начала до конца.
Председатель. — Но, кроме того, жандармскому полковнику было поручено принять тщательные меры к охране прибывших для обвинения по этому делу прокурора судебной палаты Виппера и поверенного гражданского истца Замысловского. Вероятно, тоже говорили, что им что-нибудь грозит?
Маклаков. — Это через меня не шло: но, несомненно, докладывалось, что могут быть покушения на прокурора, а Замысловский сам об этом говорил; он потом писал книгу по этому поводу.