Падение царского режима. Том 4

Щеголев Павел Елисеевич

Затем когда перешли в гостиную, я оставил Распутина с А. Н. Хвостовым и, пройдя с князем Андрониковым в кабинет, передал князю 1.500 рублей, из которых он при мне взял несколько сотенных бумажек (не припомню сколько: не то — три, не то пять) и, когда я вышел в залу, он вызвал Распутина в кабинет, а затем отвел его в свою спальню и там их ему отдал; они сейчас же вышли, и Распутин, я видел, засовывал деньги в карман.

Спальня князя помещалась рядом с кабинетом, и в ней в правом углу, кроме висевших икон, стояло большое распятие; здесь у князя, при возвращении А. Н. Хвостова с первого всеподданнейшего доклада, когда он докладывал обо мне и когда я его сопровождал в автомобиле в Царское Село, по случаю назначения было отслужено первое молебствие. Это было настояние князя, для нас неожиданное; заехали же мы к нему потому, что князь об этом накануне нас просил; молебствие служил случайно в ту пору находившийся у князя архимандрит Августин, прибывший за новостями от владыки Варнавы из Москвы и привезший тогда от владыки прошение в синод с свидетельством о болезни и с просьбой об отпуске.

Распутин после обеда уехал, расцеловавшись со всеми нами, а мы остались, чтобы обменяться впечатлениями от свидания с ним, не особенно всех нас удовлетворявшего. Из свидания мы вынесли убеждение о трудности, без соответствующей подготовки почвы, проведения при нем намеченной уже на пост обер-прокурора св. синода кандидатуры свойственника А. Н. Хвостова директора департамента

общих дел Волжина [*] . Князь против этой кандидатуры ничего не имел, потому что А. Н. Хвостов обещал князю не только оставление его в ведомстве св. синода, но и установление хороших отношений между ним и Волжиным.

Стран. 164, св. 2–3 стр.

«свойственника А. Н. Хвостова директора д-та общ. дел Волжина». — Дядя А. Н. Хвостова, Алексей А. Хвостов был женат на кн. Э. А. Долгоруковой, на сестре которой — Ольге — был женат А. Н. Волжин. Третья сестра — Екатерина — была замужем за Б. Б. Штюрмером. Эти три Долгоруковы — дочери кн. А. Ю. Долгорукова (умер в 1893 г.) и его жены О. П., урожд. кн. Трубецкой. [В оригинале это примечание расположено в 7 томе. — В.М.]

С Волжиным я лично был знаком ранее, и мы взаимно друг к другу хорошо относились; я знал Волжина еще в Киеве, когда я был в канцелярии генерал-губернатора при гр. Игнатьеве и Драгомирове, и Волжин в ту пору был предводителем дворянства по назначению; затем уже в Петрограде я имел с Волжиным неоднократные служебные свидания, когда он был губернатором в Царстве Польском, а потом в Холмской губернии. Волжин был лично известен государю; его сыновей, служивших в гвардейских частях Петрограда, знал отлично государь; Волжин имел придворные связи и хорошие знакомства в петроградском обществе. Волжин — человек верующий, любитель старого церковного напева и церковной старины. С Распутиным он не был знаком в этот период времени. Мы понимали с А. Н. Хвостовым, что уход Самарина, против которого также шел и Горемыкин, не без воздействия кн. Андроникова, безусловно взволнует не одну Москву, где любили и знали Самарина, заденет и обидит не одно дворянство, где Самарин пользовался крупным весом и влиянием, и не одну Государственную Думу, приветствовавшую его назначение, а общественное мнение России и те круги православного духовенства, которые, во главе с митрополитом Владимиром, видели в его назначении начало новой эры в деле церковного управления. Вместе с тем мы знали, что Саблер-Десятовский уже делал попытки примирения с Распутиным и был у него, как мне было известно, несколько раз и что если Распутин не мог еще забыть ему дела имябожцев [*] , которых он всецело поддерживал, по вполне бескорыстным побуждениям (дело это проходило при мне при министре Маклакове и Джунковском), то не было уверенности в том, что такое примирение не может последовать, так как Саблер хорошо знал Распутина, по моим сведениям, собирался его посетить (он еще не переезжал тогда с дачи в Ораниенбауме в Петроград) и знал что Распутин в кн. Андроникове имел человека верного и преданного ему.

Стран. 164, сн. 17–16 стр.

«дела имябожцев», — религиозное филос.-мистическое течение, известное еще со времен Евномия, одного из последователей Ария, с которыми боролся св. Григорий Нисский. Это учение, сводившееся к обожествлению самого имени «Иисус», в начале XX в. вновь возникло среди русских монахов на Афоне, при чем возглавлял его иеросхимонах Ант. Булатович (см. указ.). В виду происходивших на почве этого учения больших волнений в монастыре, вылившихся 12 янв. 1913 г. в форму кровопролитн. столкновения в Андреевском скиту между «имябожцами» и их противниками и изгнанием игумена скита, — на Афон был командирован синодом арх. Никон, который, усмирив волнующихся весьма решит. мерами, и вывез, в виду отказа Константин. патриарха Германа от разбора этого дела, 60 имябожцев, во главе с Булатовичем, в Россию, где опред. синода от 14/18 февраля 1914 г. над ними был назначен дух. суд. в Моск. синод. конт., но имябожцы, за исключением 9 покаявшихся, отказались явиться на суд, подав 15 апреля 1914 г. в синод заявление о своем отречении от синода. [В оригинале это примечание расположено в 7 томе. — В.М.]

Поэтому, убедив кн. Андроникова в политическом значении, с точки зрения настроения широких кругов русского общества, вопроса о заместительстве Самарина, с чем он согласился, решено было выставить ее доминирующей как во дворце, где заслуг Самарина в прошлом и в особенности по устройству церковных торжеств в юбилейном путешествии августейшей семьи в 1913 г. не забывали и всегда вспоминали о нем с теплотой, так и внедрить ее в сознание Распутина.

В выборе Волжина А. Н. Хвостов преследовал свою цель помимо родственных отношений, о чем мне впоследствии он и сказал, хотя он, как и я, конечно, понимали, что Волжин не подготовлен к этой должности, но это было чистое имя, и его назначение особого раздражения не могло внести. Сам Волжин, с которым я говорил по-дружески по этому вопросу, хотя и был доволен служебному своему движению, но с бо́льшею охотою взял бы какой-либо другой министерский портфель, чем этот, так как он считался с приведенными выше соображениями и умолял меня только об одном — устроить так, чтобы отклонить всякое его не только сближение, но и знакомство с Распутиным, что я, по мере моего влияния в будущем на Распутина, и исполнил. В этих последних соображениях Волжин пошел на сближение с кн. Андрониковым, с которым тогда он и познакомился, и в будущем в отношении кн. Андроникова выполнил то, что обещал князю А. Хвостов. Те же соображения были высказаны А. А. Вырубовой, с которыми она не могла не согласиться.

Для более сильного влияния на Распутина решено было немедленно же вызвать из Москвы епископа Варнаву. Затем на одном из ближайших обедов у кн. Андроникова с Распутиным я навел разговор на тему об имябожцах и восстановил в воспоминаний Распутина некоторые тяжелые картины гонений на них в связи с поездкой ревизора св. синода, члена государственного совета архиепископа Никона, которые мне были известны, и связал это с ролью Саблера, имея этим в виду указать затем общими силами Распутину на неприемлемость кандидатуры Саблера теперь, так как еще вопрос об имябожцах не получил своего окончательного в ту пору решения, согласно положений последних; кроме того, меня самого лично интересовала точка зрения на имябожцев Распутина; мне хотелось выяснить, не было ли каких-либо влияний на Распутана со стороны какого-либо кружка, занимающегося церковными вопросами, или интриги против Саблера, говорило ли в нем чувство жалости, когда он лично видел прибывших (в мою пору — директорства) тайно в Петроград вместе с Булатовичем этих монахов преклонного возраста (многие из них были в схиме) с обрезанными бородами в надетом на них штатском платье, и когда он отвозил их в таком виде напоказ во дворец.

(Примечание: Этого Саблер не знал, и об этом я ему не говорил, так как отношение ревизора к имябожцам на меня, когда я узнал о подробностях,

произвело тяжелое впечатление; и даже тогда, зная, где жил в Петрограде иеросхимонах Булатович; которого Саблер разыскивал, не сказал ему; об этом знает С. С. Хрипунов, с детства знакомый с Булатовичем.)

Я лично думал, что Распутин преследовал какие-либо другие свои цели, так как он имел уже в ту пору личные причины быть недовольным на Саблера; Саблер за последнее время, считая свое положение укрепившимся, изменил свои отношения к некоторым из чинов обер-прокурорского синодального надзора, принадлежавших к числу друзей Распутина, — своему товарищу, покойному Доманскому, Скворцову, Мудролюбову и некоторым другим — и попал под влияние директора канцелярии Яцкевича, к которому Распутин, хотя Яцкевич с ним впоследствии и познакомился, относился подозрительно и сдержанно; особенно глубоко задет был Распутин, когда Саблер хотел расстаться с Доманским. Распутин ценил в Доманском, как и в покойном сенаторе Мамонтове, то, что Доманский всегда давал ему хорошие советы, исполнял его просьбы, предоставлял ему свою квартиру в ту пору, кода Распутин бывал в Петрограде наездами, по вызовам А. А. Вырубовой и был всегда с ним искренен. В свою очередь Распутин до конца жизни Доманского был ему верным другом: он не только добился тогда оставления Доманского на посту путем просьбы за него у государя, но Доманскому даже была выделена особая часть ведения дел, где он был самостоятелен на правам «за обер-прокурора»… Затем Доманский был удостоен от августейших особ пожалования портретов и, когда заболел нервным расстройством, ему были даны средства и продолжительный отпуск; потом, кода болезнь была признана неизлечимой, он был служебно и материально хорошо устроен, и когда умер, то на его гроб от высочайших особ был возложен венок. Доманский считался во дворце своим человеком.

Затронутая мною на обеде у Андроникова тема об имябожцах оживила Распутина и из его слов: объяснения мне существа разномыслия [*] , происшедшего в среде монашества на Афоне, и из его горячей поддержки их мнения мне было очевидно, что он сам был сторонником этого течения в монашеской среде; при этом, когда я ему поставил прямо вопрос, верует ли он так же, как они, он мне прямо ответил утвердительно и добавил, что не только на Афоне монахи придерживаются этого толкования имени божьего, но и в других старых монастырях, которые он посещал, и что спор этот давний. Затем впоследствии, как я уже говорил, Распутин все время отстаивал имябожцев, и появившиеся незадолго до его смерти статей в «Колоколе» Скворцова, в том числе и лично Скворцовым написанные, вызвавшие в среде нашего духовенства живой обмен мыслями на эту тему и причинившие Скворцову большие осложнения с синодом и разрыв его связей с некоторыми иерархами, были продиктованы побуждением Скворцова, не оставлявшего мечты вернуться к активной деятельности в синоде в роли товарища обер-прокурора и угодить Распутину, который эти статьи, затем, предоставил высшим офицерам, отстаивая это учение.

Примечание

Вопрос об имени имеет свою большую литературу богословскую, на последнее время, для понимания его в том виде, как высказал св. синод, требуется богословская подготовка, а подавляющее число имябожцев — люди, вышедшие из простой среды, глубоко-верующие, но богословски необразованные.

Этот разговор, перешедший сейчас же на Саблера, оставшегося противником имябожцев и после своего ухода, в связи с общими соображениями, приведенными мною выше, был достаточным для того, чтобы получить от Распутина утвердительный ответ, что он не будет «ни за что» поддерживать кандидатуру Саблера. Когда же приехал владыка Варнава и лично познакомился с Волжиным, на которого произвел хорошее впечатление, поддержанное пред этим нашей характеристикой епископа Варнавы, тогда общими силами нам удалось добиться согласия Распутина на назначение Волжина и на поддержку в сферам, причем Распутин даже согласился на первых порах предварительно не видеться с Волжиным, чтобы избежать излишних разговоров; хотя должен сказать, что к этому Распутин отнесся несколько подозрительно, но ничего прямо не высказал и был доволен тем, что Волжин обещал ликвидировать инцидент епископа Варнавы по поводу открытия мощей, по плану, мною предложенному и всеми принятому, в том числе и Волжииым. План этот был одобрен также и А. А. Вырубовой, и о нем было доложено государыне и получено ее одобрение.

Сущность, инцидента с епископом Варнавой заключалась в том, что, так как возбужденный им вопрос об открытии мощей св. Иоанна тобольского, хотя и был решон св. синодом в положительном смысле, и состоялся уже всеподданнейший по этому поводу доклад, но св. синод замедлил исполнением установленных при таких случаях за последний период правил, после коих, только по новом заслушании дела, установления дня почитания, выработки послания синода и молитвословий в честь святителя и после высочайшего доклада, следовало всенародное объявление синодом канонизации святого. Епископ Варнава, предполагая в оттяжке св. синодом окончательного разрешения этого дела, направленную против него синодальную интригу обратился непосредственно к государю и государыне с просьбой по этому предмету, опираясь на древние святоотеческие правила, по коим епископам предоставлено было право даже открытия мощей св. угодников, и получив от государя из ставки телеграмму о разрешении «прославления», а не канонизации, т.-е. открытия для народного почитания, объявил в епархиальных ведомостях по епархии о дне совершения им соборне на месте успокоения святителя канона тому святому, имя коего носил почивший святитель. Для народной массы Западной Сибири, чтившей и давно уже считавшей святыми останки почившего, эта тонкость не была понятна, и она учла это торжественное богослужение, как акт открытия св. мощей.

Св. синод об этих телеграфных сношениях еп. Варнавой не был поставлен в известность и узнал только из краткого донесения епископа Варнавы о совершении им указанного мною выше богослужения. Епископ Варнава, понимая, что св. синод не обойдет молчанием такой его проступок, не спрашивая разрешения на приезд, приехал в Петроград с целью прибегнуть к монаршему милосердию; но приезд его состоялся уже во времена обер-прокурора Самарина, который, при первых объяснениях с владыкой, а затем и в синоде также не знал о телеграфной переписке еп. Варнавы с высокими особами. Атмосфера объяснений сгустилась; дело получило широкую огласку через прессу в несколько неточном его освещении; государя в ту пору здесь не было; в виду этого епископ Варнава вынужден был доложить св. синоду о телеграмме государя. Владыка митрополит Владимир принял сторону обер-прокурора. Государь, это я знаю хорошо, относился к Самарину сердечно, он его уважал, и это чувство крепло годами, особенно оно прочно установилось после торжеств 1912 и 1913 г.г., на которых государь неоднократно публично подчеркивал свое особое внимание к Самарину, и поэтому приглашение Самарина в состав кабинета исходило лично от его величества без всяких побочных влияний. Но с другой стороны, как я в этом убедился впоследствии и на себе, государь не любил ни частых выступлений в прессе министров, ни тех или иных разоблачений, ни даже слухов о предстоящих переменах, чем многие пользовались для сведения своих личных счетов с кем-либо. В особенности, государь, как человек верующий, всегда отрицательно относился к огласке тех или других неприятных происшествий в сфере церковной администрации. Вот почему была уверенность не только у нас, но и во многих лицах, знающих характер государя, что Самарин не может остаться на своем посту.