Падение Ханабада. Гу-га. Литературные сюжеты.
Шрифт:
А по левую сторону находились сколоченные из досок прилавки. На них было разложено мясо, пересыпанное крупной солью сало, рассеченные надвое крупитчатые курдюки. Висели обдуваемые сухим горячим ветром пустыни бычьи, свиные, бараньи остовы. Бычьи и бараньи туши тут же заветривались, покрывались плотной, не допускающей проникновения воздуха пленкой. Лишь свиные туши продолжали сочиться, к вечеру уже источая все усиливающийся запах. Их надо было продавать как можно скорее, что и делала тетя Фрося, жена Кости-инвалида, живущего у крепости. Это ей было тем легче, что свинина у нее была плотная, отборная, с ясно видимой границей мяса и сала. Красивая свинина. Да и продавала она ее обычно рублем дешевле других. Местные почему-то эту свинину упорно
Дело в том, что как во времена Александра Македонского и правившего затем Антиоха, именно здесь находился центр мировой торговли. Все так и оставалось в нетронутости. За много тысяч километров, с другого конца великой ханабадской низменности, кто-то вез сюда общим вагоном полсотни женских цветных платков. Обратно торговый гость увозил два десятка каракулевых шкурок-камбар, несколько кусков мыла, верблюжью пряжу жене и серую кунжутную халву детям. Случалось, между уложенными платками попадались мешочки с анашой или сухая конопля. Поскольку с приходом эры всеобщего ханабадства мечети были взорваны, а заодно и примыкающие к ним караван-сараи, перед путником, приезжавшим с торговой целью, вставала проблема ночлега. В здешней восьмикоечной гостинице можно было поселиться лишь по брони райкома партии, так что необходимо было искать какое-нибудь другое место. И тут оказывалась кстати тетя Фрося, выносившая к вечернему поезду домашнюю колбасу и сдобренный чесноком холодец. Она определяла достоинства приезжего и между делом предлагала переночевать в собственном доме. Мягкая певучая речь и весь хозяйственный вид ее располагал к себе, и человек шел за ней вместе со своими платками и кокнаром, если случалось везти его с собой. Тетя Фрося выставляла на стол закуски, муж ставил бутылку самогона…
В городке рассказывали шепотом про странные крики, которые иногда ночью неслись из дома на краю крепости. Кто-то видел человека, убегавшего оттуда с рассеченной головой, Но мало ли что говорится между людьми. Иногда приезжали какие-то люди, разыскивали пропавших родственников, но в милицию не обращались. Милиция между тем часто угощалась у дяди Кости, тем более, что закуска у него была добротная, да и место подходящее, подальше от глаз начальства. Как вдруг из самой Москвы нагрянули люди. Костю-инвалида с тетей Фросей увезли ночью, дом опечатали и поставили вокруг военную стражу. Вот тогда и пошли разговоры про людоедство…
Все оказалось еще страшнее. Муж с женою и вправду лакомились человечиной. А под домом нашли объеденные свиньями, кости тридцати восьми человек разного пола и возраста. Может быть, потому еще не едят на Востоке свинины, что это единственное из всех домашнее животное, с удовольствием поедающее человека. Я лихорадочно вспоминал, не покупал ли у добродушной тети Фроси холодец или что-нибудь другое при моих наездах сюда.
Полмесяца вместе со следователями занимался я этим делом. Находились все новые жертвы, под стрехою сарая обнаружили ящик, в котором лежали десятки паспортов. Сколько людей было сброшено в протекающий через двор канал, определить не было возможности. Кости их перемешались там с древними костями тех, кто каждый в свое время осаждал эту крепость: воинами Тимура, нукерами Чингисхана, сельджуками, кушанами, парфянами, вплоть до гоплитов Александра Македонского. Истекавшая из масложиркомбината ядовитая жижа одинаково разлагала их, лишая временных признаков.,
Когда я положил перед редактором очерк об этом деле с продолжением на три номера, он недоуменно посмотрел на меня:
— Зачем ты это писал?
— Чтобы напечатать! — ответил я с подъемом.
— Что же, по-твоему, у нас в стране существует людоедство?
И здесь во мне привычно что-то повернулось, вроде детской картинки-перевертыша. Реальность вдруг пропала, и на том же самом месте проступил мираж. Действительно, как это я написал такое? Откуда у нас людоедство? Да еще и про анашу с кокнаром упомянул. Получается, что у нас существует
— Зачем же вы посылали меня? — вырвалось у меня. Я почувствовал, что шагнул одной ногой назад, в зону реальности.
Редактор тускло смотрел на меня, не отвечая. И я вдруг все понял. Меня нужно было хоть чем-нибудь занять на время, чтобы, по первородной своей глупости, не влезал куда не надо.
— Этот материал мы передадим куда следует! — веско сказал он.
Я взял черновик, выбрал из него кое-какой материал и все же написал фельетон. Там не было ни людоедства, ни наркомании, никакого очернительства. Речь шла о ханабадском базаркоме. Это у него работал Костя-инвалид сторожем при базаре. И не мог тот ничего не знать о занятиях своего сотрудника. Следователь говорил, что преступники наверняка сплавляли через кого-то отобранную у своих жертв анашу. А по данным областной милиции при базаре действовала опиекурильня. Но санкции на обыск или следствие почему-то не давали.
Полностью безграмотный базарком ездил в черном ЗИС-е и имел особняк на двенадцать комнат с садом на полгектара. Я и написал об этом, поскольку сад был отрезан в его личную собственность от бывшего «Государева имения». Того самого, что было основано когда-то для внедрения цивилизующего начала в ханабадскую действительность. Сейчас там располагался специализированный санаторий, занесенный во все мировые справочники, и базаркомовская стена вторглась на его территорию, заслоняя свет в окнах. Администрация санатория много лег вела тяжбу с базаркомом, наследующим владения бывшего государя-императора Александра Третьего, но ничего не получалось.
Я сам ничего не знал и ни в коем случае не думал в очередной раз подводить своего редактора. Он так и этак вертел фельетон, но там не было чего-нибудь крамольного. И что значит какой-то там базарком в районном центре? Пару абзацев на всякий случай сократили, и фельетон пошел.
Герой его па этот раз оказался родным дядей Бабаджана Дтаевича Атаева, того самого, невысокого и припадающего на ногу, которого товарищ Маленков лично отобрал в первые секретари ЦК. Между тем, я к тому времени не мог уже не понимать, что человек, ведающий базаром, во все времена был одной из главных политических фигур ханабадской истории. Нечего и говорить, как поднялось его значение в эпоху всеобщего ханабадства.
Но случилось самое худшее. То ли какую-то роль сыграло московское следствие, то ли еще что-то, но базаркома арестовали и осудили на четыре года. Правда, в колонии он трудился в качестве хлебореза и вышел через полгода, вернувшись к руководству ханабадским базаром, но трещина, которую я давно уже приметил у себя под ногами, сразу вдруг расширилась и превратилась в зияющую пропасть. Я заглядывал туда и видел лишь поднимающийся оттуда туман. Перепрыгнуть на другую сторону уже не было возможности. В одной из дней меня позвали в трехэтажный серый, с мечами и щитами, дом и под расписку вручили оружие. Я примерил в руке удобный «Вальтер» — второй номер и задумался. Давненько не держал я такой штуки в руках!..
Шаганэ между тем окончательно изменилась. У нее появилась какая-то плавная, основательная уверенность в бедрах. И все остальное уже исходило отсюда: непроизвольное повышение тона, приподнимание подбородка в разговоре, властность жеста. Она была уже выше меня, хоть, к чести ее, старалась держаться со мной по-прежнему. Значительность ее нового положения ощущалась во всем. Она теперь не говорила уже о пустяках и значительно поджимала губы, когда разговор касался вопросов государственных. Ей было все известно, и я невольно ощущал некую неполноценность от этой особой информированности. Она помалкивала даже в самые ответственные моменты наших отношений.