Падение Софии (русский роман)
Шрифт:
В глазах Тамары Игоревны загорелась искра возмущения.
— Вы слишком добры и наивны — либо вследствие молодости, либо вследствие неразвитости, — отрезала она. — Как можно на что-то «надеяться»! Вы же знаете, от чего погибла Анна Николаевна!
— Насколько мне известно, ее убили, — ответил я сухо.
— Как бы хорошо ни относились мы лично к усопшей, — сказала Тамара Игоревна, — но справедливость требует признать очевидное: Анна Николаевна была уничтожена нечистой силой. Откуда, как вы думаете, взялись белые розы в ее гробу?
Она подняла палец, предупреждая мое возмущение.
— Ничего сейчас не говорите, просто выслушайте! Люди не верят в нечистую силу и этим совершают самую большую ошибку, какую только можно совершить. Дьявол существует. Он абсолютно реален. Он ходит по земле, принимая разные обличья. Мы не всегда узнаем его, но он всегда знает нас. Не веря в злые чудеса, мы неизменно верим в добрые. Поэтому когда к нам приходит друг, которого мы уж проводили на тот свет, с которым распрощались навеки, — мы не задаем себе вопроса: кто в действительности к нам явился и с какой целью. Точно ли это Анна Николаевна или, быть может, нечто иное в дорогом для нас ее обличии? Не открывайте двери, не открывайте окна, не приглашайте ее к себе в дом! Вы погибнете и принесете гибель другим. Знаю, мои слова звучат дико, непросвещенно… Но прислушайтесь к ним!
— Тамара Игоревна, — начал я, — не уверен, что здесь подходящее место для подобных разговоров…
— Самое подходящее! — оборвала меня она. — У меня может не быть иной возможности предостеречь вас.
— Мне все же представляется, что это оскорбительно…
— Ничто не оскорбительно для той, что пала жертвой нечистой силы! — заявила Тамара Игоревна. — Подчинившись посланцу дьявола и позволив убить себя, она сама сделалась его пособницей.
— Мне кажется, — осторожно произнес я, — что любой убийца в той или иной мере является пособником дьявола. Но умершие насильственным образом люди все же не становятся…
— Тише! Пришел отец Алексий! — повелительно сказала Тамара Игоревна и отвернулась от меня как от безнадежного ученика.
Я хотел бы отойти от нее, но в тесноте мне не удавалось этого сделать.
Началась служба, покатили волны ладана. Хор пел с печальным воодушевлением. Музыка долетала как будто откуда-то из далекой страны, из края цветущих апельсинов, куда нет доступа никому из нас. К моему удивлению, Тамара Игоревна подпевала — трясущимся, фальшивым голосом. Она закрыла глаза и самозабвенно вторила хору. Я мучительно страдал от этих немелодических звуков.
Когда служба закончилась, я сразу выбрался наружу и остановился во дворике. Морозец был ласковый, и я с наслаждением вдохнул холодный воздух. Люди выходили из церкви, собирались по-соседски, переговаривались между собой.
К моему удивлению, я убедился в том, что Анна Николаевна была права, когда высказывала Потифарову желание красиво
Вдруг из церкви донесся большой шум и какой-то очень резкий крик, в котором я не без удивления различил голос Николая Григорьевича.
— Вон!.. От тела моей… моей дочери!.. Вон отсюда!.. — надрывался несчастный отец.
Как взволнованное море, ахнули и расступились люди. Гвалт подкатил к выходу, на короткий миг задержался на пороге. На крыльцо вышвырнули Витольда. Невидимый за дверью, продолжал кричать Николай Григорьевич:
— Надругаться!.. Прийти глумиться!.. Делом рук своих любоваться!..
Успокоительное воркотанье поднялось вокруг разъяренного старика. Следом за Витольдом со ступенек сошла Тамара Игоревна. Она чуть задержалась возле него и процедила:
— Стыдно, Безценный.
После чего удалилась размеренным шагом.
Витольд помедлил мгновение. Его лицо ничего не выражало. Казалось, он не замечал, что все взгляды в церковном дворе устремлены на него. Потом он оглянулся на церковь, нахлобучил меховую шапку с «ушами» и шагнул прочь.
— Ви-итольд Алекса-андрович! — раздался воющий женский голос.
Витольд вздрогнул и опять остановился. Из церкви, толкаясь во все стороны локтями, вырвалась Макрина. Черный платок, повязанный под подбородком, сбился у нее набекрень, а потом и вовсе сполз на плечи, но она этого не замечала.
— Погодите, батюшка! — выкрикивала она. — Да стойте же!
Витольд все это время неподвижно стоял на месте. Макрине, очевидно, чудилось, будто он отходит от нее все дальше и дальше, потому что она отчаянно задыхалась и спешила изо всех сил. Кто-то, как ей показалось, преградил ей путь, и она с силой оттолкнула этого человека.
— Витольд Александрович, батюшка! — плакала Макрина и вдруг, к моему ужасу, повалилась Витольду в ноги. — Простите окаянную! Простите!
Витольд отступил от нее. Она приподнялась на коленях и замахала в воздухе руками, словно намереваясь закогтить Витольда.
— Вы… очумели, Макрина? — тихо спросил Витольд. — Немедленно прекратите!
— Простите же меня! — повторила Макрина, стукнувшись лбом о снег.
— Мне не за что вас прощать… Если вы не встанете, то…
Я подошел ближе.
— Просто скажите ей, что прощаете, Безценный, — сквозь зубы проговорил я.
Он повернулся ко мне.
— Да не за что мне ее прощать, Трофим Васильевич, — растерянно повторил он. — Скажите ей прекратить.
— Она сейчас ничего не соображает, — сказал я. — Так что я приказываю вам. Давайте, прощайте. Живо!
Витольд наклонился к Макрине и отчетливо выговорил:
— Я вас давно простил, Макрина. А теперь и вы меня простите. Встаньте, пожалуйста. Все хорошо.
Макрина поднялась, качнулась, ухватила Витольда за руку, и он поддержал ее под локоть.