Падение Стоуна
Шрифт:
Если голова у меня шла кругом от нанесенного удара, то теперь она закружилась еще сильнее, когда я попытался понять, о чем, черт побери, он говорит.
— Меня просили прийти к вам на квартиру, сэр, — чопорно сказал я, — и забрать некое письмо. Вот и все. Никто ничего не говорил про игру в прятки на улицах с кровожадным сумасшедшим.
Он помедлил, потом поглядел на меня серьезнее.
— Так ты не… О Боже! Кто ты? Что ты?
Я объяснил, что я банковский служащий, что я работаю в «Барингсе». Он фыркнул, потом расхохотался.
— В таком случае
— Думаю, я сумел бы подыскать для вас описание получше, — сказал я.
— Пойдем.
Он помог мне подняться, поддержал, когда я едва не упал опять, и провел к двери и вниз по лестнице.
Он отвел меня в бар — своего рода. Было почти десять часов. Усадив меня за столик в темном углу, он крикнул, чтобы принесли бренди. В тот период я бренди не пил, но он настоял, и очень скоро я обнаружил, что голова у меня болеть перестала, а язык развязался.
— Итак, — снова начал он. — Извини. А еще за мной объяснение. У меня создалось впечатление, что ты знаешь, что делаешь. О чем думал мистер Уилкинсон, посылая ко мне кого-то, настолько неготового, даже гадать не возьмусь. Он знает, как я…
Ход его мысли прервался, когда он одним глотком опрокинул свой бреди и крикнул, чтобы принесли еще. Место, где мы сидели, было из тех заведений, куда мне и в голову бы не пришло зайти — во всяком случае, в то время. Мне чудилось, что все до единого здесь — а были тут только мужчины — головорезы, сутенеры и грабители того или иного пошиба. Позднее я узнал, что то мое предположение было совершенно верным.
Он хмыкнул.
— Меня зовут Жюль Лефевр… Это не настоящее мое имя, ну да не важно. Сойдет. Я поставляю правительству ее величества некую информацию, которую иными средствами ему получить довольно затруднительно.
— Вы француз? — спросил я.
— Возможно. Так вот, важно, чтобы информация, которую я поставляю, попадала по назначению. Также важно, чтобы она не попала в чужие руки, так как по природе своей конфиденциальная. Ты меня понимаешь?
— Думаю, да.
— В таком случае важно, чтобы люди, которые перевозят эти письма, умели их сохранить. Ты согласен, что это важно?
— Абсолютно.
— Хорошо. Вот это и просил меня сделать с тобой Уилкинсон. Научить тебя заботиться о себе самом.
— Вы уверены?
— Он сказал, мол, посылает ко мне кое-кого для завершения подготовки, и этого человека я опознаю по тому, что он явится просить пакет. Похоже, это ты.
— Знаю, но мне он ничего про это не говорил. Мне кажется, со мной должны были посоветоваться…
Я понимал, что каждое следующее мое слово звучит все более капризно и вздорно, и решил придержать язык. Можно сказать, мое будущее решилось исключительно желанием не показаться глупым человеку, которого я едва знал.
— Значит, не посоветовались. Полагаю, на то была веская причина. Так вот, то, что я с тобой сделал, легко сделал бы кто угодно.
Голова у меня все еще кружилась и ужасно болела, хотя бренди немного заглушило боль. Зато пустой желудок у меня запротестовал, что в него залили спиртное. Лефевр поглядел на меня с любопытством.
— Ты не знаешь, о чем речь?
— Нет.
Глаза его сузились, словно он задумался, что бы это значило. Потом он тряхнул головой.
— Нет смысла стараться разгадать пути великих и праведных. Таково его решение, и, надо полагать, мне придется с ним жить. Сдается, ты будешь моим учеником, поэтому лучше начинать сразу. Будь на вокзале Гар-де-Лэ завтра в восемь утра. Я буду ждать тебя в буфете. Ты меня не узнаешь и никоим образом здороваться не будешь. Но когда я выйду, ты пойдешь за мной. Понял?
— Понял, но не уверен, что согласен, — ответил я. — Что вы имели в виду, говоря про ученика? И что насчет начала? Что мы начнем?
— Учиться, как оставаться в живых, разумеется.
— До встречи с вами я неплохо справлялся. И что, если я не хочу быть вашим учеником?
— Тогда не приходи. Вернешься к свой службе в банке и до конца жизни будешь заполнять гроссбухи или что там ты еще делаешь. Так или иначе, мне все равно. Но больше объяснений у меня не проси, у меня их нет.
Он встал.
— У тебя есть время до завтрашнего утра. Хочешь — приходи, хочешь — нет.
— Минутку, — сказал я несколько саркастично.
Он оглянулся.
— А как насчет этого несчастного письма? — Я указал на конверт, принесший мне столько бед. — Не можете же вы порицать меня за беспечность, если сами так забывчивы.
Глянув на стол, он пожал плечами.
— Там просто старая газета, — сказал он. — Ничего важного. Ты же не думал, будто тебе доверят что-то важное, правда?
И он ушел, оставив меня в том притоне беззакония, которое, едва его защита исчезла, показалось вдруг очень страшным.
Как можно незаметнее (то есть бросаясь в глаза всем) я тоже вышел, чувствуя, как в меня впиваются десятки глаз и замирают разговоры, пока я продвигался к двери, а завсегдатаи поворачиваются на меня посмотреть. Я ощутил, как шея у меня сзади заливается краской, и едва не сиганул оттуда со всех ног.
Ночной воздух, пусть и с привкусом приторного запаха канализации, значительно меня освежил, и, постояв некоторое время, прислонившись к стене, я почувствовал себя много лучше. Была уже почти полночь, и на острове царила жутковатая для центра крупного города тишина. До моей гостиницы было не близко, и у меня не было иного выхода, кроме как идти туда пешком. Голова у меня тупо ныла, меня мучил голод, и чувствовал я себя совершенно несчастным. А еще я боялся, что тот ужасный человек снова на меня нападет, а потому не мог даже сосредоточиться на мысли, что со мной обошлись несправедливо, пока добирался до моста, чтобы по нему вернуться к цивилизации.