Падение Стоуна
Шрифт:
Глава 3
Надо ли говорить, что ночью я не заснул, хотя и сумел добраться в гостиницу. Но к тому времени было уже два часа ночи, и я понял, что встать мне надо будет рано, если хочу попасть на встречу в восемь. Что на нее можно не явиться, мне все еще в голову не приходило; мое беспокойство ограничивалось лишь тем, как бы не опоздать, как бы не выставить себя дураком снова. Смятение прошлого вечера и страх проспать не прогнали усталость, лишь, возможно, ее умерили, и к шести утра я поймал себя на том, что на цыпочках спускаюсь по лестнице и выхожу на только-только
К месту назначения я поехал на омнибусе, табличка спереди гласила, что он идет к Гар-де-Лэ, и я ей поверил, поэтому умудрился продремать хотя бы двадцать пять минут, пока он туда тащился. Однако это счастливое совпадение означало, что я прибыл на час раньше, и делать мне было нечего, только слоняться по улицам, чтобы согреться, или сидеть возле жаровни в пустом зале ожидания, пока я все больше и больше сознавал, как пусто у меня в желудке. Мне было холодно и скучно, хотелось есть, и я был растерян — и все равно не задумывался, что делаю. Ни разу я не встряхнулся и не подумал о том, чтобы вернуться прямиком в банк и к повседневной работе.
Но инструкциям я не последовал совершенно: вместо того чтобы ждать в вокзальном буфете, я пристроился в укромном месте снаружи, так как почему-то счел, что было бы раболепством прийти на встречу первым. Мне хотелось, чтобы Лефевр пришел и понервничал, а вдруг я не приду, вдруг он не сумел меня заманить. Тогда я войду и с ним поздороваюсь.
Увы, он тоже не явился. Вокзал понемногу заполнялся людьми: пассажирами, сошедшими с поездов, и пассажирами, собирающимися в поезда сесть. Я рассматривал всех до единого, кто входил в буфет, и поскольку дверь была только одна, я никак не мог его пропустить. Мне сделалось нехорошо. Впервые на меня обрушилась нелепость самой ситуации. Я же в банке работаю, ради всего святого. Что, скажите на милость, я тут делаю? Выпью кофе, съем рогалик, а потом вернусь к нормальной жизни. Хватит с меня этой чепухи. И так трудно будет объясняться.
Я встал в ожидании у стойки рядом с джентльменом, так же наспех подкрепляющимся чашкой кофе. Мы не обращали друг на друга внимания, совершенно незнакомые друг с другом люди, до тех пор, пока он не закончил и не расплатился.
— Ну так пошли, — сказал он вдруг. — Не то на поезд опоздаем. У тебя багаж есть?
Я уставился на него во все глаза. Хорошо одетый господин при дорогом галстуке и блестящем цилиндре, в безупречно вычищенных ботинках и в тяжелом сером пальто. В ответ на мой взгляд он чуть кивнул, здороваясь. Красивый, чисто выбритый, лет пятидесяти, но с аурой силы. На щеке тонкий шрам. Невзирая на годы, никто не назвал бы его старым. Вокруг него витал слабый аромат одеколона, как вокруг человека, который тратит время и деньги на внешность.
— Хочешь сказать, что не узнал меня?
Это был Лефевр, столь же элегантный сейчас, сколь неряшлив был раньше, столь же выхолен, как раньше был небрит, столь же буржуа, сколь раньше был плебеем. Только глаза, светлые и рыщущие, и шрам напоминали о человеке, с которым я познакомился вчера вечером.
Я покачал головой.
— О Господи, — сказал он негромко. — Непростая предстоит работенка.
И без дальнейших слов повернулся и вышел на перрон.
— Не здесь, идиот!
И направился на платформу 3, где уже под парами стоял поезд. Беспечно помахивая тростью, он подошел к вагону первого класса и поднялся по ступенькам. Я последовал за ним в пустое купе и ждал, пока он ушел условиться о нашем багаже с носильщиком. Потом он вернулся, закрыл дверь и, опустив шторку, сел напротив меня.
— Не злись так, — сказал он, опять переходя на английский. — У тебя такой вид, словно ты вот-вот взорвешься.
— Да я сейчас сойду с поезда и поеду в контору, — сказал я. — Ваше поведение крайне бесцеремонно и… и… — Не успел я выпалить, эти несколько фраз, как понял, насколько ребячески они звучат.
— Ну так поплачь, — предложил Лефевр невозмутимо, но без тени сочувствия. — Уверяю тебя, я так же не рад твоему присутствию, как ты быть здесь. Но сдается, нам придется работать вместе.
— И что, скажите на милость, мы будем делать? — воскликнул я. — Просто скажите, что я тут делаю и почему?
— Потише, пожалуйста, — устало попросил он.
На перроне возникла внезапная суета, послышались свистки. Поезд содрогнулся и в облаке дыма и ужасающего скрежета рывком сдвинулся на несколько дюймов, потом еще на несколько. Мы тронулись — хотя я и не знал куда.
Лефевр не обращал на меня внимания, пока поезд выезжал из закопченного, задымленного вокзала на свет утра.
— Я люблю поезда, — сказал он. — В них мне всегда комфортно. Никогда не понимал людей, которые считают их пугающими или опасными.
Он замолчал, глядя, как мимо медленно уползают прочь парижские улицы, пока мы не проехали предместья и не очутились за городом. Потом со слабым вздохом он повернулся ко мне.
— Ты зол и возмущен, так?
Я кивнул.
— А вы на моем месте не были бы?
— Нет. В твоем возрасте у меня за спиной было уже два года войны. Однако поскольку тебе нужно выпустить пар, а мне — чтобы в следующие несколько недель ты был спокоен и сосредоточен…
— Следующие несколько недель?! — прервал я его, боюсь, с писком тревоги.
— Пожалуйста, постарайся придержать ненадолго язык, — сказал он. — Я объясню, насколько смогу. А после тебе решать, что ты предпримешь. Когда мы прибудем к месту назначения, ты можешь либо сесть на следующий же поезд назад в Париж, либо остаться со мной. Мистер Уилкинсон, по всей видимости, желает, чтобы ты выбрал второе. По твоему поведению до сих пор я предпочел бы первое.
Начнем с начала. Ты был выбран за особые качества, которые мне пока не проявил, чтобы стать тем, что раньше называлось тайным агентом, а сейчас довольно вульгарно именуется шпион. Британия одинока в мире, окружена теми, кто завидует ее богатству и бескрайности ее Империи. Многие желают их подорвать. Она должна уметь полагаться на свои силы и никого не может считать своим другом. Она должна знать все и иметь возможность сеять раздор среди своих врагов. Это, коротко говоря, твоя работа.
Я воззрился на него недоуменно. Что это? Дурная шутка?