Падение Света

Эриксон Стивен

— Молю, пусть он упадет, — пробормотал Эндест, следя за отъездом Кедорпула. — Пусть быстрее спустится его ночь, но никогда не придет заря. Пусть сломается шея, раскатив по снегу новоявленные амбиции. Пусть неловкое тело попадет под копыта, пусть ужас природы пред его замыслом останется ложным.

— Мощное проклятие, — сказал Райз Херат, до костей содрогнувшийся от тона собеседника.

Эндест Силанн пожал плечами. — В моих словах нет ничего мощного, историк. Мое дыхание, как и ваше, может лишь извергать бесполезные предупреждения, перемещая

пригоршни воздуха, но ветер быстро развеет их. Все наши слова вызовут меньше последствий, чем взлет воробья с ветки.

Райз Херат не нашел возражений.

Но Эмрал Ланир сказала: — Вы можете удивиться, жрец. Простые слова развязали гражданскую войну, и наши судьбы зависят от слов, кои будут вскоре произнесены — или нет — в Цитадели.

Снова дернув плечами, Эндест Силанн промолчал. Послал лошадь к краю долины и снова застыл, отпустив поводья. Начал разворачивать бинты на руках.

— Что вы делаете? — спросила Ланир.

— Показываю ей поле битвы, — сказал Силанн, не оборачиваясь.

— Зачем?

— Увидеть конец зимы, Верховная Жрица. Непорочный снег на дне. Пустые склоны, никому не нужные края. Тихое бормотание благого ветерка. Мир дарит нам свои подарки. — Он воздел ладони, с которых капала кровь. — Общий наш порок — делать чудесное привычным, а привычное оплетать колючей лозой презрения.

— Возможно, вы мучаете ее, — возмутилась Ланир.

Эндест медленно опустил руки. — Ее? — удивился он.

Они смотрели, как он наматывает бинты. Это оказалось трудно, ведь с ладоней лилась кровь. Херат был рад, что жрец не обращал кровавые очи на него. «Она узрела бы слишком многое. Моя богиня, свидетельница моей вины».

Ланир взглянула на тропу. — Если Кедорпул догонит Сильхаса…

— Молюсь, — сказал Райз Херат, — чтобы тот зарубил его, вспылив.

Услышав, Эндест Силанн резко обернулся в седле. И кивнул. — А, теперь вижу.

— Неужели?

— Да. Вы кладете ее на алтарь любви и превращаете в нож свой гнусный член. — Он воздел руки — теперь замотанные, теперь слепые. — Она никогда не простит его.

— Лучше его, чем целые тысячи, — отозвалась Ланир, но оникс ее кожи стала серым.

Эндест взглянул ей лицо и склонил голову. — Увы, жрица, при всех ваших махинациях падет не он один. Волей богини нельзя пренебрегать.

Укор заставил Райза заледенеть, а Ланир лишь отвела глаза, явно выказывая несогласие. — Эндест Силанн, — вздохнула она. — Ваше имя проклинают на городских торжищах. Ваше бездумное благословение привело дракона. Народ вынужден был голодать. Сама вера в Мать Тьму претерпела урон в глазах горожан, и благословение ее снизилось в цене среди многих. Вы сделались незваным пророком и я не знаю, что с вами делать. Разве что понизить в жреческом ранге? — Она твердо смотрела на него. — Вы снова простой аколит, сир. Впереди тяжкий путь искупления. Да, возможно, смертному его не одолеть.

Если она надеялась уязвить мужчину, громкий смех оказался неожиданностью.

Он снова поклонился. — Как угодно, Верховная Жрица. С вашего позволения, я вернусь в Премудрый Град искать отблески, достойные этого названия.

— Не ожидайте приглашений на совет, — прошипела она.

Он улыбнулся. — Никогда не ожидал, Верховная Жрица. Но я понял намеки и буду им следовать. Готов вернуться, быть забытым и никому не заметным. — Неловко перебирая поводья, он заставил коня развернуться к дороге и медленно отъехал.

Историк и жрица долго не разговаривали, но и не выказывали желания вернуться назад. Наконец Ланир произнесла: — Если Кедорпул докажет свою силу, станет самым полезным воином в противостоянии.

— Тогда следует починить мост и первой его пересечь.

— Подкуплю его привилегиями.

Историк кивнул: — Тактически ничто не оказывается более выгодным. Раздувайте тщеславие, полностью используйте гнев.

— Такие уловки не удались бы с Эндестом.

— Верно.

— Он остается опасным.

— Да. Пока Мать Тьма использует его.

— Я подумаю, что можно сделать, — сказала она, вытаскивая глиняную трубку и кисет ржавого листа в смеси с еще чем-то.

— Он держал ее внимание отвернутым от нас.

— И что?

— Значит, знал. Знал, что она может увидеть. — Историк покачал головой. — Поглядите на нас: таимся от своей богини, уповаем, что она останется не ведающей. Пророк Эндест Силанн ходит среди простого народа. Развязывает ладони, и она не может отвернуться, не может моргнуть. Вы думали, он этим осуждает неверующих, заблудших, полных себялюбия? А я думаю, он пытается обвинить ее саму.

Ответ она не нашла. Лишь принялась забивать чашу трубки травой. Достала уголек из серебряной эмалевой коробочки, как и всегда, привязанной к поясу на ремешке. «Мы существа привычки и обычая, повторяем то, что приятно. Увы, слишком часто мы повторяем и узоры несчастий. Любой историк не может не заметить… От мирских мелочей до великих событий мы перечерчиваем одни и те же карты — хватит для книги, хватит для целой жизни».

Она дымила на ветру.

«Облака внутри и снаружи. Закройте меня от себя самого, дабы я ощутил себя благородным героем, достойным статуй. Да, во мне что-то есть».

* * *

Эндест Силанн нагнал Кедорпула. Тот вел коня под уздцы и мрачно поглядел на замедлившегося всадника. — Проклятая тварь потеряла подкову. Я-то надеялся настичь Сильхаса Руина.

— Ты на многое надеешься, — отозвался Эндест.

— От тебя было мало пользы. Некогда я считал тебя другом. А теперь не могу понять, кто ты.

— Очевидно, я снова простой служка. Наказанный за поход на рынок. И, похоже, выпавший из доверия. Хотя интересно: это меня верховная жрица желает не пустить на совет, или Мать Тьму?