Падение Святого города
Шрифт:
Ахкеймион невольно подумал, что «люблю» означает для него самого. Он всегда отгонял эти мысли — о ней,— погружаясь в разговор.
— Сохранение и выражение чистой модальности смысла,— продолжал он,— есть сердце колдовства, Келлхус. Каждым словом ты должен точно попадать в цель, извлекая ноту, способную заглушить хор реальности.
Келлхус прямо смотрел на if его, хладнокровный и неподвижный, как нильнамешский идол.
— Поэтому,— сказал он,— вы и используете древний тайный нелюдской язык.
Ахкеймион кивнул, уже не удивляясь сверхчеловеческой
Обычные языки, и особенно родной, слишком связаны с давлением жизни. Значения слов слишком легко искажаются нашей интуицией и опытом. Полнейшая чуждость гилкуньи изолирует
семантику колдовства от непостоянства нашей жизни. Анагоги-ческие школы,— он попытался умерить презрительность своего тона,— используют Высокую кунну, испорченную форму гилку-ньи, с той же самой целью.
— Чтобы говорить как боги,— сказал Келлхус— В отрыве от людских забот.
После краткого обзора тезисов Ахкеймион перешел к Персе-миоте — медитативной технике, которую схоласты Завета, благодаря живущему среди них гомункулу Сесватхи, по большей части игнорировали. Затем он погрузился в глубины «двойной семантики». Это был порог того, что до прихода ныне сидящего перед ним человека являлось последним предвестником проклятия.
Он объяснил важнейшие связи между двумя составляющими любого Напева: той, что всегда оставалась непроизнесенной, и той, которая всегда произносилась. Поскольку любой отдельный смысл мог быть искажен по причуде обстоятельств, Напевы требовали второго, параллельного значения. Столь же чувствительное к искажению, как и первое, оно закрепляло его, хотя и само было закреплено. Как говорил Аутрата, великий куниюрский метафизик: «Для полета языку нужны два крыла».
— Значит, непроизносимое служит для закрепления произносимого,— сказал Келлхус,— как слово одного человека подтверждает слово другого.
— Именно так,— ответил Ахкеймион.— Можно одновременно говорить одно и думать другое. Это величайшее искусство, даже большее, чем мнемоника/Для овладения этой техникой требуется огромная практика.
Келлхус беззаботно кивнул.
— Значит, из-за этого анагогические школы так и не смогли похитить Гнозис. Потому что просто повторять подслушанное бессмысленно.
— Еще есть метафизика. Но ты прав: ключ ко всему колдовству — невысказанное.
Келлхус кивнул.
— А кто-нибудь экспериментировал с продлением невысказанных строф?
Ахкеймион нервно сглотнул.
— Ты о чем?
По странному совпадению две висящие лампы одновременно мигнули, заставив Ахкеймиона поднять взгляд. Свет тут же выровнялся.
— Никто не составил Напев из двух непроизносимых строф?
«Третья фраза» была мифом гностического колдовства, историей, перешедшей к людям от нелюдского наставничества. О ней говорилось в легенде о Су-юройте, великом кунуройском короле-чародее. Но Ахкеймиону отчего-то не хотелось рассказывать эту легенду.
— Нет,— солгал он.— Это невозможно.
После того момента их уроки пронизывало тревожное ощущение, что простота
Умерли трое мужчин и одна женщина.
Как всегда с Келлхусом, Ахкеймиону не приходилось ничего объяснять дважды. За один вечер Келлхус постигал обоснования, объяснения и подробности, на которые у Ахкеймиона уходили годы. Вопросы ученика поражали учителя в самое сердце. От четкости и проницательности его замечаний бросало в дрожь. Наконец, когда передовые части Священного воинства вошли в Героту, они приступили к самому опасному.
Келлхус светился благодарностью и добродушием. Он поглаживал мягкую бородку характерным жестом восхищения и на мгновение отчетливо напомнил Ахкеймиону Инрау. В глазах пророка отражались три точки света от ламп, висевших над головой Ахкеймиона.
— Итак, время пришло.
Ахкеймион кивнул, понимая, что все страхи и опасения видны у него на лице.
— Мы начнем с базовых защит,— неуклюже произнес он.— С того, чем ты сможешь защитить себя.
— Нет,— сказал Келлхус— Начнем с Напева Призыва.
Ахкеймион нахмурился, хотя прекрасно понимал, что советовать или противоречить бесполезно. Он глубоко вздохнул и открыл рот, чтобы проговорить первые произносимые строфы Ишра Дискурсиа — древнейшего и простейшего гностического Напева Призыва. Но с его губ не слетело ни звука. Словно что-то сжало ему горло. Он покачал головой и рассмеялся, растерянно отвел взгляд и попытался снова.
Опять ничего.
— Я...— Ахкеймион посмотрел на Келлхуса более чем ошеломленно.— Я не могу говорить!
Келлхус внимательно посмотрел на него — сначала в лицо, затем на точку в пространстве между ними.
— Сесватха,— отозвался он наконец.— Как иначе Завет мог бы охранять Гнозис столько веков? Даже в ночных кошмарах...
Немыслимое облегчение охватило Ахкеймиона.
— Да... должно быть, так...
Он беспомощно глянул на Келлхуса. Несмотря на внутреннее смятение, он действительно хотел отдать Гнозис. Тайны сами просились наружу в присутствии Келлхуса. Он покачал головой, опустил взгляд на руки, услышал вопль Ксинема и увидел, как лицо друга искажается, пока кинжал входит в его глаз.
— Я должен поговорить с ним,— сказал Келлхус. Ахкеймион разинул рот, не веря своим ушам.
— С Сесватхой? Я не понимаю.
Келлхус снял с пойса один из своих кищкалов — эумарнский, с черной жемчужиной на рукояти и длинным тонким клинком, вроде тех ножей, которыми отец Ахкеймиона чистил рыбу. На миг у Ахкеймиона мелькнула мысль, что Келлхус собирается выпотрошить его, вырезать Сесватху из его тела, как лекари-жрецы порой вынимают живого ребенка из чрева умирающей матери. Вместо этого пророк просто повертел рукоять в ладони, так что сталь засверкала в свете жаровни.