Падение титана, или Октябрьский конь
Шрифт:
— Я также предлагаю, — продолжил он, когда его голос стал слышен, — объявить благодарность Дециму Бруту за его терпеливость и Марку Лепиду за заключение мира с Секстом Помпеем. Фактически, я думаю, на ростре надо бы поставить золотую статую Марку Лепиду, ибо нам не нужна еще одна гражданская война.
Никто не понял, серьезно он это сказал или нет, но пришедший в себя Панса, проигнорировав золотую статую Марка Лепида, очень тактично отвел предложения Цицерона.
— Есть ли другие темы, которые палата должна рассмотреть?
Немедленно поднялся Ватия и начал пространную речь, восхваляя Октавиана.
На следующее утро Ватия возобновил свой панегирик.
— Я признаю, — сказал он, — что Гай Юлий Цезарь Октавиан очень молод, но нельзя отмахнуться от некоторых обстоятельств. Во-первых, он наследник Цезаря; во-вторых, он продемонстрировал зрелость, не соответствующую его годам; в-третьих, на его сторону встала большая часть ветеранов Цезаря. Я предлагаю незамедлительно ввести его в сенат и разрешить ему баллотироваться в консулы на десять лет раньше положенного срока. Поскольку он патриций, положенный возраст — тридцать девять лет. Это значит, что он сможет баллотироваться в свои двадцать девять. Почему я рекомендую такие экстраординарные меры? Потому что, почтенные отцы, нам понадобятся все ветераны Цезаря, которые еще не примкнули к Марку Антонию. У Цезаря Октавиана два легиона ветеранов и еще один смешанный легион. Поэтому я также прошу дать Цезарю Октавиану армию, полномочия пропретора и сделать его третьим командующим вооруженными силами Рима против Марка Антония.
Это было все равно что вбросить кошку в круг голубей! Заднескамеечники, опять вознамерившиеся поддерживать Марка Антония, сыграли отбой. Самое большее, что они могут сделать, — это отказаться объявить его hostis. Дебаты продолжались до четвертого января. В конце концов Октавиана ввели в сенат и сделали третьим командующим армиями. Ему также выделили деньги на раздачу солдатам обещанных премий. Управление всеми провинциями оставили в рамках, обозначенных Цезарем. Это значило, что Децим Брут сидит в Италийской Галлии официально и его армия имеет государственный статус.
В тот день обстановка в курии Гостилия усугубилась появлением двух женщин — Фульвии и Юлии Антонии. Жена Антония и его мать были с головы до пят одеты в черное, как и два его маленьких сына. Уже научившийся ходить Антилл держался за руку бабушки, младший, Юл, сидел на руках у матери. Все четверо громко плакали, но когда Цицерон потребовал закрыть двери, Панса не разрешил. Он видел, что этот спектакль нужным образом влияет на заднескамеечников, а ему не хотелось, чтобы Антония объявили hostis, он в душе ратовал за переговоры.
Послами выбрали Луция Пизона, Луция Филиппа и Сервия Сульпиция Руфа, троих влиятельных консуляров. Цицерон боролся против зубами и ногтями, настаивая на голосовании. Но плебейский трибун Сальвий наложил вето на его предложение, и палата вернулась к вопросу о делегации. Марк Антоний все еще был римским гражданином, хотя действовал вопреки воле сената и народа Рима.
Устав сидеть на своих стульях, сенаторы очень быстро решили этот вопрос. Пизону, Филиппу и Сервию Сульпицию поручили увидеться с Антонием в Мутине и сказать ему, что сенат требует, чтобы он ушел из Италийской Галлии, не приближался со своей армией к Риму ближе
— Возвращаясь ко всей этой каше, — мрачно сказал Луций Пизон Луцию Цезарю, снова присутствовавшему на заседаниях, — я, честно, не понимаю, как она заварилась. Антоний действует глупо и вызывающе, да, но скажи мне, что же он сделал из того, чего не делали до него?
— Вини Цицерона, — сказал Луций Цезарь. — Чувства людские всегда берут верх над здравым смыслом, и никто не умеет так их подогреть, как наш друг Цицерон. Читать его речи — одно, а слушать — совершенно другое. Он — феномен.
— Ты, конечно, среди воздержавшихся.
— Иначе мне просто нельзя. Я, Пизон, оказался между племянником-волком и кузеном, для которого нет названия во всем животном царстве. Октавиан — это совершенно новое существо.
Зная наперед, что случится, Октавиан пошел из Арретия к Фламиниевой дороге и дошел до Сполетия, когда комиссия сената нагнала его. Пропреторские полномочия были переданы девятнадцатилетнему сенатору в присутствии всех его трех легионов. Впереди него встали шесть ликторов в алых туниках, с топориками в фасциях. Двое из них, Фабий и Корнелий, служили Цезарю с тех пор, как тот стал претором, и до момента, когда он их отпустил.
— Неплохо, а? — спросил довольный Октавиан Агриппу, Сальвидиена и Мецената.
Агриппа гордо усмехнулся, Сальвидиен сразу предложил несколько стратегических планов, а Меценат спросил:
— Как тебе это удалось, Цезарь?
— С Ватией Исавриком, ты хочешь сказать?
— Да, именно это я и имел в виду.
— Я попросил у него руки его старшей дочери, как только она достигнет брачного возраста, — откровенно ответил Октавиан. — К счастью, этого не произойдет еще несколько лет, а за несколько лет многое может случиться.
— Ты хочешь сказать, что не хочешь жениться на Сервилии Ватии?
— Я не хочу ни на ком жениться, Меценат, пока не влюблюсь, хотя может получиться и по-другому.
— Будет сражение с Антонием? — спросил Сальвидиен.
— Искренне надеюсь, что этого не произойдет! — улыбнулся Октавиан. — Тем более пока я не старший из магистратов. Подождем консула. Гиртия, думаю. Буду счастлив увидеться с ним.
Авл Гиртий начал свое младшее консульство совсем больным. Он с трудом выдержал церемонию инаугурации и вернулся в постель — долечиваться от воспаления легких.
Когда сенат дал ему под руку три легиона, чтобы догнать нового молодого сенатора, состояние Гиртия не позволило ему ехать верхом, что не остановило этого очень надежного и неэгоистичного человека. Он закутался в шали, в меха, взял паланкин и пустился в длинное путешествие на север по Фламиниевой дороге — прямо в зубы лютой зимы. Как и Октавиан, он не хотел сражаться с Антонием, но был готов к любому повороту событий.
Он и Октавиан соединили силы на Эмилиевой дороге уже в Италийской Галлии, к юго-востоку от большого города Бонония. Там они встали лагерем между Клатерной и Форумом Корнелия, к великому удовольствию этих двух городков, уверенных в хорошей наживе.